Классный журнал

Иосиф
Райхельгауз

И затанцуют все

Люблю эпиграфы, цитаты и стихи. Поэтому решил поискать строчки русской поэзии о танцах.

Их тысячи! Тогда Пушкин! Оказалось, только в «Онегине» танцы упоминаются двадцать четыре раза!

Танцы я возненавидел рано. Как-то сразу не заладилось, еще с детского сада. В старшей группе воспитательница вместо того, чтобы почитать книжку или рассказать интересную историю (чего хотелось больше всего), вечно талдычила:

— Ну-ка, детки, станьте в круг, крепко возьмитесь за руки, и вместе пойдем вправо, а теперь — вместе налево, и под музыку.

Уже не помню, откуда музыка. То ли из радиоприемника, то ли она сама тарабанила на пианино. Музыка бодрая, жизнеутверждающая. Скорее всего, какой-то марш, «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»!

Главное, не нравилось, что все вместе направо, а потом все вместе — налево!

Почти прошла жизнь, а «танцы» те же: «Шаг налево, два направо, шаг вперед и два назад».

Не раз уже рассказывал, как мы с мамой жили в Одессе в проходной комнате. Папа уехал на Север зарабатывать деньги… По выходным они с ближайшей подругой, которую звали, как маму, Фаня, и ее сыном Семой моего возраста, водили нас в парк Ильича. Ильич — это, конечно, Ленин.

А парк совсем рядом. Между тем самым знаменитым Привозом и зоопарком. Поэтому в парке Ильича часто слышны были громкие голоса то ли зверей, то ли людей.

Мы ходили в этот парк, когда уже стали школьниками и сами по складам читали огромные плакаты, как теперь понимаю, с перепечатками каких-нибудь Кукрыниксов из журнала «Крокодил». А поскольку в моем школьном детстве страна боролась со стилягами, парк прочесывали добровольные помощники милиции — дружинники. Хватали тех, у кого слишком узкие брюки или прическа неправильная, кок, и, выловив очередную жертву, резали ножницами штаны и волосы.

Один из плакатов запомнил навсегда:

«Жора с Фифой на досуге танцевали буги-вуги.

Этим танцем безобразным служат моде буржуазной».

Через много лет, когда Витя Славкин впервые читал ставшую потом классикой пьесу «Взрослая дочь молодого человека», я эти стихи про Жору с Фифой процитировал, и он с радостью включил их в текст.

Летом на каникулы родители отвозили меня к дедушке и бабушке в колхоз (да-да, тот самый еврейский колхоз имени Андрея Иванова). По воскресеньям дети от нечего делать ходили в клуб, где танцевали взрослые, под шуршащий патефон или радиолу. Мы, городские, и местные сельские из всех возможных укрытий подсматривали, как дяди и тети прижимаются друг к другу, а иногда даже уходят вдвоем в ближайшую посадку. Я чувствовал, что там, в посадке, будет что-то, чего я не понимал, но очень хотел узнать что.

В старших классах, когда одноклассники и особенно одноклассницы посещали танцевальные кружки, я выбирал борьбу самбо, авиамоделирование, туризм…

А если к родителям приходили гости, или на чьем-то дне рождения, где танцы становились непременным финалом любого застолья, старался отсидеться в углу, сыграть в какую-то игру, даже спеть или прочесть стихотворение, только бы не танцевать.

Нелюбовь к танцам оставалась все детство и юность, вплоть до студенчества.

Но вот однажды…

В семнадцать лет поступил в Ленинградский театральный институт. В режиссерской мастерской оказалось всего пять человек, и мы занимались вместе с артистами. В первые же дни по расписанию был танец. Педагог заранее предупредила о легкой удобной одежде и предложила разобраться на пары. Мне досталась Наташа Бражникова, самая красивая, самая талантливая, самая неприступная студентка актерской группы. Педагог объявила — начнем с простого вальса: правой рукой возьмите партнершу за талию, левая вытянута и чуть согнута. А теперь вместе со мной на счет раз-два-три!..

Аккомпаниатор заиграла, и неожиданно я почувствовал сильное волнение, жар, испуг, близость молодой и красивой женщины и, кажется, впервые осознал, зачем люди танцуют.

Меня танец с Наташей так потряс, что после занятий я предложил проводить ее домой. Оказалось, дом далеко, по ту сторону Невы, где-то на Петроградской — метро, автобус, пешком… И я впервые в свои семнадцать лет прохладным сентябрем оказался у разведенного моста. Вернулся в общежитие под утро счастливый, разбудил однокурсника Володю Воробьева, впоследствии известного режиссера, и спросил:

— Где сигареты?

— Ты же не куришь?

— Уже курю!

— В тумбочке!

Потом выгнали из института, пошли неприятности, я от них убегал. На вокзале Наташа веселилась, пела какую-то детскую песенку. Мы не сомневались, что совсем скоро встретимся и этот институтский вальс продлится в жизни…

Увиделись лет через десять. Театр «Современник» приехал на гастроли в Ленинград. На пресс-конференции я сидел между Волчек и Табаковым, к этому времени уже шли «А поутру они проснулись» и «Из записок Лопатина». Я ощущал себя знаменитым режиссером, а когда подошла Наташа, не сразу ее узнал. Оказалось, она играет в Театре Акимова на Невском, а главное, вышла замуж за сына Георгия Александровича Товстоногова — было чем крыть мои успешные спектакли! Наташа пригласила в гости, на дачу. Не помню, как тогда выглядела Наташа, тем более ее муж, меня очень интересовало, как выглядит дача Товстоногова.

Конечно, что-то ели, что-то пили и, что совершенно точно, в тот вечер не танцевали.
 

Ну а теперь — на несколько лет назад или вперед, когда я уехал из Ленинграда в Москву, поступил в ГИТИС. Танцы напомнили о себе сразу. В нашей режиссерской мастерской почти не было девочек, поэтому на предмете танца мы становились партнерами друг другу.

Мне в «партнерши» достался худенький, легенький, с длинными волосами и бородой Толя Васильев. И, как ни смешно, педагог начала занятие точно так же, как и несколько лет назад в ленинградском театральном. То есть я положил правую руку на талию Васильева, левую вытянул и согнул в локте, и двинулись на счет раз-два-три.

Я сразу же наступил Васильеву на ногу, чем вызвал его крик: «Куда же ты?..»

К нам подбежала педагог, не помню имени-отчества, но ее фамилия Кудашева. И естественно, дальше мы с Васильевым продолжали наступать друг другу на ноги, чем веселили своих однокурсников. Кричали громко: «Куда же вы?», заставляя метаться по залу нашу учительницу. Эту, как нам тогда казалось, чрезвычайно остроумную шутку стали повторять такие же нелепые пары, как мы с Толей.

Не нравилась нам Кудашева, поскольку «режиссеры» не должны танцевать, они должны танцы ставить! Я тогда и не представлял, насколько хореография, балет и пластика станут частью моей профессии.

Смешной, нелепый связанный с балетом сюжет случился в самом начале работы в «Современнике». Я ставил спектакль по Симонову «Из записок Лопатина» и, когда до премьеры оставалось чуть больше месяца, получил повестку в военкомат о немедленном призыве в армию. Волчек и Табаков пытались уговорить начальство дать отсрочку и позволить выпустить премьеру, но те оставались непреклонны. Тогда руководители «Современника» попросили Героя Социалистического Труда, члена ЦК КПСС, главного редактора журнала «Новый мир» и «Литературной газеты», лауреата Ленинской и нескольких Сталинских премий Константина Симонова поговорить с министром обороны. Через пару дней огорченный Константин Михайлович объяснял в моем присутствии директору театра Табакову, что отсрочить призыв разрешают только выдающимся скрипачам, пианистам либо артистам балета Большого театра. На что Табаков как-то приободрился и, уже обращаясь ко мне, сказал:

— Научить тебя играть на скрипке, пожалуй, не успею, а танцевать — попробую!

Через час с записочкой от Табакова и дипломом ГИТИСа, где по танцу стояло «отлично», я уже был в отделе кадров Большого театра. Со мной заключили договор и выдали справку: «…артисту балета Большого театра Иосифу Райхельгаузу в том, что…» С этой бесценной бумажкой я явился в военкомат и получил сохранившийся до сих пор военный билет. В графе «Специальность» значится: «Рядовой необученный».

Следующий прекрасный кусок жизни, когда Васильева и меня взял на «Таганку» Юрий Петрович Любимов. Несколько артистов Театра Станиславского, игравших там в наших спектаклях главные роли, тоже перешли на «Таганку», где Толя репетировал свой следующий шедевр «Серсо» по пьесе того же Виктора Славкина. Там много танцевали. А вот и трагикомический случай, произошедший на репетиции.

Васильев считал, что до работы с текстом артисты должны быть размяты в переносном и прямом значении этого слова. Поэтому приходил в два часа дня, а с десяти утра выдающийся балетмейстер Геннадий Абрамов заставлял их танцевать до умопомрачения, до реальных обмороков. На одной из таких разминок наша любимейшая Аллочка Балтер, тогдашняя жена Эммануила Виторгана и мама Максима, незадолго до появления Васильева упала, сломала ногу и лежала на полу с открытым переломом. Приехала скорая помощь, Аллу под общие вздохи и причитания стали укладывать на носилки. В это время вошел Васильев и потребовал немедленно начать работать! Ему рассказали, что произошло, но разгневанный Гений воскликнул:

— Эти артисты, с...ки, на все готовы, даже сдохнуть, лишь бы сорвать мне репетицию!

Пока Толя создавал «Серсо», я трудился над пьесой Злотникова «Сцены у фонтана». Распределил роли на самых-самых таганковских звезд. Валерий Золотухин, Леня Филатов, Расми Джабраилов, Виталий Шаповалов, Зинаида Славина и не менее прекрасные молодые…

Эта работа была предельно важной, поскольку уже больше двух лет не было моих премьер в Москве. А главное, впервые в этом спектакле я попробовал смену жанров в каждой картине. То есть начинается как драма, потом опера, балет, театр масок, классическая клоунада и другие формы и виды.

Репетировал подробно и тщательно, чем вызвал большое удивление артистов:

— Петрович посмотрит и все переделает, так что ты не старайся!

Я действительно знал о такой практике на «Таганке», когда кто-нибудь из очередных режиссеров — Саша Вилькин, Юра Погребничко, Сергей Арцибашев — показывали Любимову свои работы, он принимал их за основу, а потом выпускал сам.

Такого же исхода ждали мои артисты. Петрович пришел, сел рядом за режиссерский столик в центре зала, приготовил блокнот и начал смотреть. Ничего не записав, к изумлению артистов и, не скрою, моему удивлению, резюмировал:

— Нужен прогон со зрителями, потом будем сдавать управлению культуры!

Тогда еще сдавали. И чем лучше спектакль, тем труднее было «сдать». Специальные дяди и тети искали в тексте, мизансценах неправильные слова, ассоциации, недостаточное следование методу соцреализма. Спектакли закрывали не только у молодых режиссеров, каким я тогда был. Cдавать по многу раз приходилось Эфросу, Ефремову, Товстоногову и тем более Юрию Петровичу Любимову.

Буквально за день до сдачи играли «для пап и мам», когда не продаются билеты и зрители только свои. Большой зал «Таганки» был полон, я сидел рядом с Юрием Петровичем. Начался прогон. Первая картина, драматическая, вызвала аплодисменты. Вторая начиналась с того, что открывалось огромное окно, выходящее на Садовое кольцо. В окно прыгала живая собака, за ней — Джабраилов, за ним — Виторган, который выше Джабраилова в два раза. Они бродили вокруг фонтана, пели текст в жанре академической оперы, потом появлялся главный герой Кошкин — так автор Семен Злотников вызывал ассоциации с князем Мышкиным. Третья картина — классический балет. Валерий Золотухин, играющий Кошкина, протанцевал несколько красивейших па и вдруг резко сел перед фонтаном посреди сцены. Я такой мизансцены не строил и спросил Любимова:

— Это вы поменяли?

— А я решил, что ты.

Стало понятно: что-то случилось. Прогон остановили. Золотухин сломал ногу. Я Валерия практически донес до своих «Жигулей», отвез в Институт Склифосовского, там сделали рентген и наложили гипс. Нас приняли без очереди, но, когда выходили, больные в коридоре просили Золотухина расписаться на рецептах, больничных листах, а кто-то — на загипсованной руке.

На следующий день утром потянуло в театр. За кулисами было непривычно пусто и тихо. Дошел до кабинета Любимова и обнаружил его там.

Петрович сидел грустный и тревожный:

— Завтра улетаю в Лондон ставить «Преступление и наказание». Почему-то волнуюсь!

Потом достал бутылку с крепким заграничным напитком, выпили по рюмочке, он посмотрел на стены вокруг и сказал:

— Выбирай подарок!

Я испугался, так как понимал, что находилось в этом кабинете. Пиджак, в котором сам Любимов играл Олега Кошевого в фильме «Молодая гвардия», гитара Высоцкого, какая-то графика побывавшего здесь Пикассо, туфли Сергея Юткевича со специальными железными набойками для чечетки, которую они с Любимовым отбивали в ансамбле КГБ.

Я снял со стены фотографию и попросил подарить. Петрович освободил фото от стекла, взял ручку…

— Можно не мне, а дочери Маше, которой нет еще двух лет?

Петрович написал на фото, где он выглядел красавцем: «Марии Иосифовне от старого деда». Мог ли я тогда предполагать, могла ли думать Маша, что пройдет время, и Юрий Петрович пригласит ее делать костюмы к своему спектаклю в Большом театре?

После этого случились известные события, когда Любимова лишили гражданства, и он несколько лет не мог вернуться на родину.

«Сцены у фонтана» стали для меня важнейшей работой! Идею менять жанр внутри одного сюжета я потом многократно использовал в «Школе современной пьесы». Именно в чередовании драмы, оперы, балета, клоунады были поставлены высоко оцененные зрителями и критиками «С приветом, Дон Кихот!», «Русское горе от ума», «Шинель-пальто». А начиналось все с «А чой-то ты во фраке?».

Когда у «Школы современной пьесы» еще не было своего здания, играли в «Современнике», а труппа состояла из Альберта Филозова и Любы Полищук, я на дне рождения у народной артистки Людмилы Ивановны Ивановой, жены директора Института физики Земли Валерия Миляева (что не мешало им обоим писать и петь замечательные бардовские песни) сидел рядом с Сережей Никитиным.

Мы были мало знакомы, но, когда прилично выпили, он запел написанные вместе с поэтом Димой Сухаревым арии и дуэты по «Предложению» Чехова. Поскольку я чеховское «Предложение» помнил почти на память, то был потрясен тем, насколько точно Сухарев переложил чеховскую прозу в стихи.

Когда все это услышал, сразу же стал соображать спектакль «А чой-то ты во фраке?»! Ломова должен играть Филозов, Наталью Степановну — Полищук, а папу Степана Степановича следовало найти.

Искали недолго.

Выдающийся русский артист Алексей Васильевич Петренко, как и многие в те времена, бродивший без работы, с радостью вошел в наше дело!

Была еще проблема. «Предложение» Чехова, как и опера Никитина, оказались очень маленькими для полноценного спектакля в двух актах. И вот здесь я вспомнил про «Сцены у фонтана» на «Таганке» и придумал оперу, балет и клоунаду для драматических артистов!

Люба Полищук была счастлива. Оказывается, она с детства мечтала стать классической балериной, чему мешали высокий рост и сорок третий размер обуви. В мастерских Большого театра не верили, что у женщины могут быть такие ноги, и неоднократно снимали мерки, чтобы изготовить пуанты!

Я считал, что петь и танцевать нужно в жанре. Поэтому для занятий оперой позвал высокопрофессионального педагога по вокалу, а репетировать балет — бывшую солистку и педагога училища Большого театра Елену Ключарёву.

Работа шла трудно, но весело и азартно. В это же время выяснилось, что по Москве ходят свободные Людмила Марковна Гурченко и Эммануил Виторган. Предложил «Фрак», они согласились! Правда, с Людмилой Марковной отношения не сложились. Хотелось, чтобы спектакль ни в коем случае не был пародией на классический балет и оперу. Максимум ирония в свой адрес. Людмила Марковна со мной спорила, да и партнеры ее не устраивали.

Однажды во время репетиции балета услышал по трансляции разра-зившийся на сцене скандал. Естественно, помчался в зал. Гурченко в гневе, указывая на Виторгана, заявила:

— Репетировать с ним невозможно. У него мягкий палец.

Балетмейстер Лена Ключарёва объяснила, что Виторган должен держать вверх руку с поднятым пальцем, вокруг которого партнерша вращается.

Поскольку палец у Виторгана был недостаточно тверд, Людмила Марковна не получала полного творческого удовлетворения. К сожалению, мы сотрудничали недолго.

А вот Полищук, Филозов и Петренко сыграли «А чой-то ты во фраке?» сотни раз и объездили весь мир.

С балетом еще не раз пришлось столкнуться. Когда друг и любимый автор Семен Злотников отдал мне свой шедевр «Прекрасное лекарство от тоски», где действующими лицами были вышедшие на пенсию классическая балерина и ее муж балетмейстер, я стал интересоваться у коллег, кто из знаменитых балерин недавно покинул сцену Большого театра, и услышал — Людмила Семеняка, лауреат всех премий, солистка балетов великого Григоровича, которую «носили на руках» Лиепа, Лавровский, Васильев.

Позвонил Людмиле Ивановне и предложил выйти на драматическую сцену! Она испугалась, поскольку никогда не произносила в театре ни одного слова, но все же решилась. Мужа-балетмейстера играл мой любимый Альберт Филозов, а классические танцы ставил не менее знаменитый Михаил Лавровский. Сценической речью с Семенякой занималась доцент ГИТИСа Марина Перелешина и очень хвалила свою прилежную ученицу.

Так случилось, что спектакль «Прекрасное лекарство от тоски» стал дебютом в сценографии ныне удостоенной всех возможных и невозможных наград Марии Трегубовой, моей дочери, которой я пожаловался:

— Не знаю, как придумать, сидят в квартире балерина и балетмейстер и всматриваются в свою прошедшую жизнь.

— Очень просто! — решила Маша. — Окружить героев зеркалами, как в балетном зале, и тогда их жизнь будет отражаться и множиться.

Есть у Маши дочь Соня, моя внучка. Ей десять лет, из которых пять, то есть полжизни, она иллюстрирует эти публикации в «Русском пионере». Кроме рисования Соня постигает верховую езду, английский, французский и еще много что… Но где-то год тому назад на вопрос мамы Маши, чем бы она хотела заниматься больше всего, Соня ответила: танцами! И что удивительно, танцует она замечательно! Если бы я верил в потусторонние силы, посчитал бы это Сонино увлечение приветом от них дедушке!

Я много бываю в Израиле, люблю Нетанию. До сих пор не могу привыкнуть, что воскресенье здесь рабочий день. И называется он «йом ришон» — в переводе с иврита «день первый». А в пятницу, когда зажигается звезда, — шабат. Это праздник! В каждый шабат на центральной площади танцы! И танцуют не только здесь. Танцуют на площадях и набережных Тель-Авива, Хайфы, Иерусалима… Танцуют маленькие дети, только что научившиеся ходить, солдаты и солдатки в военной форме с автоматами на плече, молодые мамы с колясками, мужчины и женщины всех возрастов, инвалиды в своих креслах. Я видел на этих танцах министров и депутатов израильского Кнессета. Не раз танцевала мэр Нетании Мирьям Файерберг!

Уверен был, что обстрелы, ракеты, война танцы остановят! Но танцуют даже после седьмого октября, когда идет тяжелейшее освобождение заложников! Даже если звучит сирена, предупреждающая о бомбежках со стороны Газы или Ливана, люди уходят в бомбоубежище, а как только сирена замолкает, возвращаются и… танцуют! Может быть, еще и поэтому Израиль так много лет противостоит окружающим его врагам.

И танцуют все! 


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".