Классный журнал

 

(Окончание. Начало в предыдущем номере.)

 

Через неделю раздался неприятный звонок. Вежливо, но тоном, не оставляющим возможности для возражений любого вида и толка, меня пригласили, вернее вызвали, на допрос в Федеральную службу безопасности. Сокращенно ФСБ.

 

В небольшом кабинете за компьютером сидел молодой человек колкой наружности, а в углу — мужчина постарше. Тот, который постарше, увлеченно перелистывал страницы в серой папке и не обращал на нас никакого внимания.

 

Молодой человек, представившийся Вадимом Вадимовичем, показался мне очень гордым вверенной ему работой в самой ФСБ. Второй человек посматривал в окно, кашлял, вчитывался в пухлое досье на столе, чуть-чуть посмеивался чему-то и настолько не обращал на нас внимания, что я понял одно: в углу сидит главный человек, и все его внимание приковано ко мне.

 

До начала допроса — а мне объявили, что по какому-то делу я прохожу свидетелем, причем Вадим Вадимович добавил, как бы обращаясь к своему галстуку, «пока свидетелем», — мне был задан совершенно, на мой взгляд, несуразный вопрос:

— Александр Андреевич, а почему вы в помещении в темных солнечных очках? Вы не могли бы их снять? Как-то неприятно разговаривать с человеком и не видеть его глаза.
 

Синий костюм в углу даже не дрогнул.

 

Первую часть нашего матча представитель федеральной службы мне начисто проигрывал. Дело в том, что я всегда на допросы надеваю черные очки. И не важно, я пришел как адвокат или, как сейчас, в роли свидетеля. Просто я люблю смотреть по сторонам, заглядывать в лежащие на столе разбросанные страницы, смотреть куда не следует, не поворачивая головы, например на шкаф или на полку с делами. Пытливый взгляд и аналитические мозги почти всегда найдут в наших кабинетах массу интересного. Нынешняя система унаследовала от советской допросы в рабочих кабинетах. В этом аспекте спецслужбы, например, США действуют более осмотрительно. Там допрашивают в пустых и безликих переговорных. Намного целесообразнее и лучше для них, если так разобраться.

 

— У меня плохое зрение. Сегодня пришлось закапать глазные капли. Любой яркий свет может оказать негативное воздействие на роговицу…

 

Мои дети сказали бы в этот момент, что папа не зря учился в Институте кинематографии. И скорее всего, были бы правы. Гнать такую шнягу с серьезным видом может не каждый.
 

— …но, если это вызывает у вас психологическое неудобство, я могу прийти в следующий раз, когда темные очки будут мне не нужны по состоянию здоровья. Кстати, это был вопрос для протокола? У нас же не светская беседа в кафе, у нас допрос свидетеля, все вопросы должны быть запротоколированы. Не правда ли?

 

Молодой человек слегка позеленел, но ничего не сказал.

 

Первый лист протокола обычно посвящен паспортным данным и еще разной нудной информации (дата, место, кто ведет допрос, номер дела, образование, награды, семейное положение и что-то еще, что помнить не обязательно).

 

— Кого из правительства Российской Федерации девяносто шестого—девяносто девятого годов вы знали?

 

Печатал парень довольно быстро и весьма уверенно. Но где же их учат так вести допрос?..

 

— В свое время я многих знал. Президента России Бориса Николаевича Ельцина, Евгения Примакова, министра внутренних дел Рушайло, Чубайса, еще кого-то, я уже сейчас и не вспомню.

 

Уже минут десять в углу шло чтение одной и той же страницы. От синего костюма веяло серьезным напряжением. С только что услышанным ответом оно явно усилилось.

 

— Где, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с вышеупомянутыми людьми?

 

Синий костюм лениво взял в руки свой телефон, что-то напечатал и, перечитав один раз, похоже, отправил СМС.

 

Так и есть. Молодой человек перед компьютером получил СМС, бегло просмотрел, отложил телефон подальше от меня и уже с легким нажимом повторил:

— Где, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с названными вами выше людьми?

 

— А я не знаком с ними.

 

В комнате произошел взрыв мозга. Вернее, кажется, двух.

 

— Вы что, не понимаете, где вы находитесь? Вы только что сказали, что знаете Ельцина, Примакова, Рушайло. Не надо юлить. Я задал вам вопрос. Отвечайте. Пожалуйста.

 

— Думаю, что у нас с вами недопонимание русского языка. Вы задали вопрос, знал ли я кого-то из правительства тех лет. Да, знал. Я же читал газеты, смотрел телевизор, слушал радио, наконец. Но это не значит, что я был с ними знаком. Я понятно вам объяснил?

 

— То есть лично никого из правительства тех лет вы не знали?

 

— Так я тоже не могу утверждать. Если вы назовете мне конкретные фамилии, может быть, я и вспомню.

 

— Хватит, Вадим. Ты же видишь, с кем мы имеем дело. — Синий костюм неожиданно, хотя и вполне ожидаемо, проснулся и заговорил как живой: — Александр Андреевич, у нас есть основания считать, что вы принимали участие в убийстве двух лиц: Сергея Астахова и Константина Сухова. Вам, надеюсь, знакомы эти господа? Вы же этот факт не будете отрицать?

 

Так… Теперь что-то начинает проясняться. Но при чем здесь правительство и Борис Николаевич?

 

— Кто эти люди?

 

— Перестаньте, Александр Андреевич. Мы знаем, что они заезжали к вам домой, оставили или передали вам пакет и уехали. Меня интересует, что было в пакете и куда они уехали.

— Простите, не могли бы вы представиться? А то как-то странно получается. Вы меня по имени-отчеству, а я как должен к вам обращаться?

 

— Ну, скажем, Константин Сергеевич.

 

— Не верю.

 

— Что это значит? Почему не верите?

 

— Потому что Станиславский.

 

— Что Станиславский? При чем тут Станиславский?

 

— Константин Сергеевич Станиславский и его знаменитая фраза «Не верю».

 

Молодой Вадим слегка прыснул в кулак и, поймав на себе злой взгляд «Станиславского», тут же изобразил серьезное лицо. Поздно. Какая же все-таки полезная вещь — солнечные очки на допросе.

 

— Давайте вернемся к моему вопросу. Зачем Астахов и Сухов заезжали к вам домой? Что это был за пакет, который они у вас оставили? Куда они поехали? О чем вы говорили? Где и когда вы познакомились? При каких обстоятельствах? Вадим Вадимович, возобновляем допрос.

 

Смешной дядька. В преферансе сказали бы, ловит на мизере. Но со мной будет очень трудно. Я столько раз был на допросах адвокатом… Это была даже не школа, это целый институт. А тут такой примитив. Сейчас не пройдет его первый шаг…

 

— Простите, какого числа мне принесли интересующий вас пакет? Мне просто часто оставляют и передают разные пакеты: подарки, документы, заказы. Так какого числа это было?

 

Легкая незаметная судорога на лице. Номер не прошел.

 

— Вам часто оставляют пакеты… А если мы проверим?

 

Он что, совсем дурак? Или просто начал нервничать? Тогда это очень хорошо.

 

— Это прекрасно. Проверяйте, пожалуйста. Этот вопрос записан, Вадим Вадимович?

 

Тишина.

 

— Десятого мая этого года.

 

— Что десятого мая этого года?

 

— Александр Андреевич, поверьте, в моих силах вас задержать минимум на сорок восемь часов. Не играйте со мной.

 

В допрос вернулся Станиславский.

 

По закону жанра надо пропустить фразу мимо ушей.

 

— Так что десятого мая этого года?

 

— Вам занесли в дом, где вы живете, пакет.

 

— Может быть. Я не помню, что было именно десятого мая. А какой хоть пакет был или сверток? И в котором часу?

 

— Около семнадцати часов.

 

— А какой это был день недели?

 

— Сейчас посмотрю. Среда. Какое это имеет значение?

 

— Очень просто: в будний день, когда я работаю, меня точно не может быть в это время дома. Значит, сверток оставили. И следовательно, людей, привозивших мне это что-то, в это время я не видел.

 

— Ладно, пока оставим это. Где, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Суховым и Астаховым?

 

— Эти фамилии мне ни о чем не говорят.

 

— Можно ваш мобильный телефон на пять минут? Я могу произвести официальную выемку, но вы же не будете против, если мы проверим там кое-что? Пока просто проверим.

 

Я не возражал. Понятно было, что то, что они там ищут, они точно не найдут.

 

Я передал телефон Вадиму, предварительно набрав код доступа. Между тем Константин Сергеевич никак не унимался:

— Вы продолжаете утверждать, что не знакомы с Суховым и Астаховым?

 

— Нет, я так не говорил.

 

— Что? Вы только что сказали, что не знакомы с ними.

 

— Не совсем так. Я сказал, что эти фамилии мне ни о чем не говорят. Может быть, я с ними и знаком. Мне надо увидеть их фотографии. Тогда я смогу сказать более точно. Может быть…

 

В комнате повисла пауза. Я видел, как Вадим что-то ищет в моем телефоне. Настало время брать допрос в свои руки.

 

— Так какой был пакет или сверток? Может быть, так мы куда-то продвинемся.

 

— Плоский пакет. Похож на большую папку…

 

Вот оно! Есть. Вырвалось их больное. Однако Станиславский вовремя спохватился. Хотя виду не подал. Собственно, я тоже.

 

— …или картину. Где-то, скорее всего, метр на шестьдесят сантиметров. Плоская вещь.

 

Про папку ни слова.

 

В это время молодой, глядя на начальника, покачал головой в знак отрицания. Станиславский едва заметно кивнул, и мне вернули телефон.

 

— Да, что-то припоминаю. Мне кто-то оставил советский плакат. Оригинал. То есть не печать, а рисованный, живописный, если хотите. Я собираю плакаты и афиши двадцатого века. Если это тот, о котором я думаю, то это совсем неплохой экземпляр плаката к фильму «Подкидыш». Знаете такой фильм? С Раневской, Риной Зеленой и Ростиславом Пляттом. Кстати, мало кто знает, но сценарий фильма написан самой Риной Зеленой вместе с ее подругой Агнией Барто. Он где-то лежит в квартире. В смысле, плакат, а не сценарий. Я его еще не повесил. Нужен? Если я его найду, можете забрать.

 

— Там больше ничего не было?

 

— По-моему, была ничего не значащая записка: «Адвокату Добровинскому на память». Как-то так.

 

— Что вы делали в этот день? Или тоже не помните?

 

Легкая несимпатичная ухмылка.

 

— Не помню, естественно. Но могу вам точно ответить.

 

Это что-то новое.

 

Пришлось взять в руки телефон. Я раскрыл календарь на искомую майскую дату. Там все было записано, начиная с восьми утра: фитнес, первая консультация в тринадцать тридцать, последняя встреча в половине восьмого вечера. Все в офисе. В двадцать тридцать ужин в ресторане «Большой».

 

— Могу сделать скриншот и переслать вам. Если вам это поможет, буду очень рад.

Без ответа. Без реакции.

 

— Как вы объясните наличие вашего имени и номера в телефоне у Астахова и, соответственно, в записной книжке у Сухова?

 

— У них был мой телефон? Наверное, кто-то дал. Впрочем, это нормально иметь под рукой телефон адвоката, особенно для людей, нарушающих законы.

 

Огонь в глазах Константина Сергеевича:

— Откуда вы знаете, что Сухов и Астахов нарушали закон?

 

— Я не знаю. Но вы сказали, что их убили. Просто так такие трагедии не происходят. Есть шанс, что ваши, как вы их назвали, Сухов и Астахов из того самого мира. Логично?

 

Записав телефон Константина Сергеевича на случай, если я что-то вспомню, мне выписали пропуск и проводили до самого выхода.

 

Хотели убедиться, что адвокат действительно ушел? Нет конечно. Скорее всего, так положено. Хотя можно подумать, что мне прямо мечталось остаться в этом «приятном и уютном» заведении на ночь. Но какие у меня могут быть к ним претензии? Ребята делают свою работу.

 

Только садясь в машину, я понял, что протокол допроса так и остался несбывшимся и не подписанным документом. Занимательно… Особенно про членов правительства.

 

— Расскажу вам интересную историю, а потом задам всего один маленький вопрос. Вам будет очень легко на него ответить. Мало того, я постараюсь вам помочь чем смогу в деле, которое вы ведете. Не удивляйтесь. У меня свои чисто практические цели. Обожаю загадки. Договорились? Вы же ничем не рискуете. Не понравится мой вопрос — не ответите. Хотя я уверен, что согласитесь. Но сначала выслушайте меня. После нашей встречи я провел собственное расследование. Вы наверняка знаете, что у меня обширные знакомства в разных сферах. Поэтому найти, кем были интересующие вас убитые, было не очень трудным делом. Но речь сейчас не об этом. Выяснилось, что я действительно знаком с двумя ушедшими в небытие героями. Два криминальных авторитета, Астахов и Сухов. Шпиль и Сухой. Я видел их один-единственный раз у себя дома в середине девяностых. Мало значащая консультация. Даже сейчас трудно сказать, о чем шла речь. Теперь о том самом майском дне. Ваши люди вели оперативное сопровождение. По-простому, следили за Астаховым и Суховым. Вели, скорее всего, целый день или долгое время, однако после посещения моего дома их потеряли. Откуда я это знаю? Это просто. От вас. Не удивляйтесь. Что у вас с лицом? Все в порядке? Объясню. Вы не следили за моим домом и за мной тоже. Это исключено. Публичный человек на виду. Кроме того, по вашим вопросам я понял, что вы не знаете, был ли я дома или нет в то время, когда эти двое ко мне заезжали. Так вот, за публичным человеком и следить не надо. Его и так все видят. Значит, ваши люди вели этих двух ребят. Или еще один вариант — оперативники каким-то образом были осведомлены, что эти двое заедут ко мне, и просто ждали их у дома, чтобы начать слежку. Другого не дано. Вы задали вопрос, знаю ли я, куда они направились после меня. Но если бы вы их вели дальше, то такого вопроса бы не было. Следовательно, вы их потеряли около моего дома. Но есть еще интересные моменты. По движению телефона можно довольно точно определить маршрут владельца. Вы же задали вопрос о том, куда они поехали от меня? Это значит, что, кроме того что ваши люди их потеряли, Астахов и Сухов от меня поехали дальше на место, где их, очевидно, и убили, и телефонов у них с собой не было. Однако вы их, я имею в виду мобильники, нашли. В них, с ваших слов, был мой номер. Значит, они их где-то оставили. И там, где они их оставили, вы их и нашли. Все правильно? Простите, но это даже не вопрос. По-другому быть не может. Изучив телефоны и записи, вы наткнулись на мою фамилию. А по регистрации быстро определили, что именно к адвокату Добровинскому в пять часов вечера заезжали молодые люди. Вот почему меня и вызвали на допрос в ваше ведомство. Вы не задали вопрос, где Сухов и Астахов могли раздобыть хороший плакат. Это означает, что вы знали, что они зашли куда-то без плаката, а вышли с ним. Значит, моя предыдущая версия сто процентов точна. Плакат немаленький, и, скорее всего, они везли его на машине, а не в метро. Хотя, конечно, все может быть. Теперь важный вопрос. Как же вы их потеряли? Прямо около моего дома? Могу лишь предположить, иначе не выстраивается логическая цепочка. Есть два варианта. Или они сами обнаружили, что их ведут, или за ними, в свою очередь, кто-то следил и обнаружил, что их ведут еще и конторские. Извините, но вас так называют. Знаете, наверное, сами, что вы конторские… Правда, может быть, еще у вас есть крот, который им настучал. Но для моего рассказа это не имеет значения. Дальше могло произойти следующее. Или в Большом Афанасьевском, между Малым Афанасьевским и старым Арбатом, или в Филипповском переулке, там, где одностороннее движение и одна линия, не считая припаркованных автомобилей, машина Сухого останавливается, перегораживая проезд. Ваши оперативники застревают сзади. В это время другая машина перед ними каким-то образом или выезжает на проезжую часть с парковки, или просто подъезжает из переулка, дав задний ход. Молодые люди пересаживаются в новую машину, предварительно оставив в первой свои телефоны. Из той новой машины выходит человек и спокойно садится за руль первой. Похоже, что их точно предупредили о хвосте. Первая машина, не обращая внимания на гудки сзади, стоит минут пять-десять, давая время второй машине спокойно уехать, куда она захочет. Она и уехала куда-то туда, где Шпиля и Сухого… Собственно, тут я уже повторяюсь. Вашим ничего не оставалось делать, как следить за машиной с новым водителем. Похоже, что через какое-то время опера вторую машину задержали, поскольку у вас телефоны Астахова и Сухого. Интересно, что стало с водителем, если вы его взяли? Но мне это, честно говоря, по барабану. Известный прием с машинами я видел в старом французском фильме — детективе шестидесятых годов. В Париже тоже узкие улочки с односторонним движением… Красивая история? Хотите десерт? Я угощаю.

 

Разговор шел в кафе около Лубянской площади через два дня после моего несостоявшегося или незаконченного допроса. Происходил он по моей инициативе. Это я позвонил на следующий день тому самому Станиславскому и, сказав, что вспомнил кое-что не для протокола, попросил о встрече. Так мы и оказались за маленьким столиком друг напротив друга.

 

Слушая меня, Константин Сергеевич слегка дергался. Я решил, что он записывает наш разговор и запись ему совершенно не нравится. Но что я мог сделать? Только посоветовать ему так не нервничать. Впрочем, это его личное дело.

 

— Теперь мой вопрос, на который вы, я в этом уверен, ответите. Причем вопросом на вопрос. Ничем не рискуя, так как вы уже ходили вокруг да около на нашей первой встрече. Мало того, я вам честно на все отвечу.

 

— Вы немного ошиблись, Александр Андреевич. Мы потеряли их не в Филипповском, а чуть дальше, метров в семистах от вашего дома, в Денежном переулке, около итальянского посольства. Что же касается всего остального: две машины, водитель, который пересел из второй машины в первую, — все абсолютно точно. Вы меня удивляете, Александр Андреевич, я недооценил вас. Водителя с телефонами мы действительно задержали. Думаю, еще немного, и он бы выбросил эти телефоны куда-нибудь в Москву-реку. Слава Богу, помогла дорожная полиция. Предъявить водителю было нечего. К сожалению. Ну, кроме мелкого штрафа. Теперь слушаю ваш вопрос. Очень внимательно.

 

— Вопрос простой. Кого из политиков или известных людей вы обнаружили в телефонах Шпиля и Сухого, которых по каким-то причинам связали со мной, но не успели спросить о них два дня назад на допросе? Все равно этот вопрос вы мне хотели задать. Так спросите сейчас.

 

Прямо ощущалось, что Константин Сергеевич мучается процессом обдумывания. Есть ли здесь ловушка? Нет ли здесь ловушки? Что скажет начальство, когда будет слушать запись нашего разговора, если он ответит? Мне надо было ему помочь. И я решился:

— Если вы меня вызовете на допрос второй раз, я на этот же вопрос не отвечу. А сейчас, если вы зададите мне его, с удовольствием все расскажу. Вы же знаете, что мне предъявить абсолютно нечего. А помочь я вам смогу, сказав правду. Подумайте сами.

 

— Хорошо. Орлов и Березовский. Александр Леонидович Орлов, всесильный замминистра внутренних дел, и Борис Абрамович Березовский. Березовский нас интересует поскольку-постольку, да и нет его в живых уже довольно давно, а вот связи Орлова и все его бывшее окружение — очень. Вы были знакомы с ними? Что может связывать их… и тех мелких убитых криминальных авторитетов?

 

Вот это номер…

 

Если про Березу говорить можно месяцами, и я действительно был с ним знаком, то об Орлове я слышал много-много всякого от общих знакомых, но лично никогда с ним не встречался.

 

Помощник министра МВД Рушайло сделал головокружительную карьеру в девяностых годах. Причем во всех смыслах этого слова: от скачка в погоны генерал-лейтенанта до (по слухам, естественно…) феноменального финансового состояния. Злые языки утверждали, что личный капитал генерала составлял к середине девяностых не менее ста миллионов долларов. Огромные деньги на тот период времени. Да, собственно, и сейчас немаленькие…

 

Рассказывали, что Орлова и Березовского связывала теснейшая и многолетняя дружба.

Похоже на правду. Пересечений действительно было много.

 

Здесь и выкуп заложников у чеченских боевиков (идея и реализация Бориса Абрамовича с помощью близкого друга), и блестяще проведенная операция под кодовым названием «Циклон» на АвтоВАЗе в Тольятти в пользу Березовского, и знаменитая история в торговом комплексе «Три кита», о котором вечером в новостях так смачно рассказывали на канале ОРТ, принадлежащем все тому же БАБу. В этой истории орудием разноса торгового центра стала полностью подконтрольная Орлову таможня.

 

Стоп… таможня. На этом месте я даже поперхнулся. Можно было и раньше догадаться, откуда и куда дует ветер.

 

— Откуда вы все это знаете, Александр Андреевич?

 

Как вести диалог, я довольно скрупулезно описываю в своей книге «Переговоры как искусство». Сейчас настал именно тот момент, когда надо заслужить доверие и спровоцировать правильный и нужный мне ход со стороны собеседника. Пришлось выдать фамилии пяти или шести человек, способных пролить свет на все тайны такого рода. По свойственной мне привычке думать на несколько ходов вперед все люди, названные мною, были уже давно или недавно на небесах, но уточнять эту информацию не было никакого смысла. Константин Сергеевич тщательно записал их имена, естественно, не подозревая, что в отрочестве моей любимой книгой были «Мертвые души», и довольно улыбнулся. На его лице читалось: «Расколол». Имелось в виду, естественно, меня. Замечательно. Он большой молодец. Настоящий следователь.

Теперь надо было бить прямо в голову. Рискну:

— Еще ходили слухи о таможенных терминалах. Вотчина Березовского и Орлова. Питерский контейнерный, пара московских, скорее всего… Но тут я теряюсь, вы наверняка знаете в сто раз больше меня. Могу лишь судить по прекрасно выстроенной вами логике беседы.
 

Дать точную информацию. Убедить собеседника, что он чрезвычайно умен и хитер, сделать комплимент и спровоцировать на ответ.
 

— Вы угадали. Был даже термин такой — «неприкасаемый терминал». Когда проверяющие из нашей конторы, не говоря уже об МВД, наталкивались на преступления, их тут же отправляли звонить и рассказывать о «случайных недоразумениях» Орлову и БАБу. Даже тогда, когда цифры зашкаливали, как, например, в Подольском терминале или Питерском контейнерном, а я имею в виду, что доходило до ста двадцати—ста пятидесяти нерастаможенных или, вернее, «правильно» растаможенных контейнеров, дела гасились, что называется, на корню. В Петербурге над терминалом поставили криминального авторитета Константина Яковлева. Костя Могила, близкий друг и помощник деда Хасана. Наверняка слышали? Он и разогнал всех мелких бандитов. Именно после этого дела у Орлова и Березовского пошли резко в гору. Знаете, что интересно? Внука блестящего офицера одного из самых привилегированных царских полков, кирасиров — наверняка знаете, убили не в Петербурге. В Москве. И знаете когда? В начале нулевых. Именно тогда, когда у Березовского начались неприятности… Интересно?

 

— Не то слово. Однако, если позволите, у меня два вопроса. Я же не такой умный, как вы, схватывать на лету не умею. Первый: чем я могу вам помочь? И второй: это дела давно минувших дней, почему сегодня вас так заинтересовало прошлое?

 

— Кто-то из старой гвардии еще жив-здоров и находится во власти. Кто — мы пока не знаем. Но этих двух убили не просто так. Впрочем, это наша версия. Вы кое-что нам прояснили. Если будут какие-то еще мысли, звоните. Если у нас будут к вам вопросы — вы уж, пожалуйста, будьте добры…

 

Покойные Сухой и Астахов тут сказали бы «б…я буду», но я лишь кивнул головой. Официантке.

 

Немного утонув в любимом диване и машинально включив телевизор, я в силу притяжения мелькающих картинок довольно мрачно глядел на экран. Фильм я, конечно, смотрел, вернее, наблюдал, но ничего не видел. Такое бывает. Необходимость найти нужное решение часто заставляет человека завернуться в тишину. Не всегда это работает. Мне иногда требуется какой-нибудь раздражитель, слуховой или визуальный, тогда все во мне — разум, интуиция, душа адвоката — сосредотачивается на анализе ситуации и поиске причин чьих-то слов и поступков, затащивших меня в лабиринт сожалений.

 

Одно было ясно и понятно. Леша Клык каким-то образом связан с ФСБ. Только он мог убедить Станиславского в том, что я знаком со Шпилем и Сухим. Иначе бы господа на допросе так на этом не настаивали. Конечно, я был практически уверен, что после моего телефонного разговора с Лешей кто-то выйдет со мной на связь. Но последнее, что я мог предвидеть, — так это господ из федеральной службы. Нежданчик.

 

Будем рассуждать логически. Чем занимается ФСБ? Безопасностью страны. Что входит в это понятие? Противодействие внешним и внутренним врагам и предателям, коррупция, торговля оружием и терроризм, наркотики и всякого рода государственные секреты. По крайней мере, такая картина сложилась у меня в голове за долгие годы. Что из этого подходит Клыку? Разведка и контрразведка? Конечно нет. Терроризм, торговля оружием? Никогда в жизни. Еще сам дед Хасан шарахался от этого. Наркотики и коррупция? Скорее всего, так и есть. Куда-то довольно далеко меня увели поиски последнего владельца картины Брейгеля. Но что делать… À la guerre comme à la guerre. «На войне как на войне», — говорят французы. Довольно точно и емко сказано.

 

Коррупция, наркотики. Наркотики и коррупция. Брейгель и контейнерный терминал. Березовский и Орлов. Два трупа, Леша Клык, ФСБ и ни одного заявления об ограблении…

 

Что-то начинает вырисовываться. Что начинает вырисовываться? Пока что туман сродни «Черному квадрату» Малевича. Короче говоря, сплошная муть.

 

Но ведь квадрат Казимира — один из главных шедевров Новой Третьяковки. Так что все не так плохо. Хорошо, что я оптимист… Посмотрим, что будет дальше.

 

Володю в тот вечер я застал в гостинице.

 

Мой друг внимательно меня выслушал, не перебивая и, казалось, затаив свое бельгийское дыхание.

 

— Все может быть. Мне немного страшно за тебя. Ты не хочешь все-таки эту картину сжечь? Просто похоже, что впереди одни неприятности. Я, конечно, все сделаю, как ты просишь. Это нетрудно. Но ведь рано или поздно кто-то может пойти по твоим следам. И вот тогда этому кому-то станет понятно, что ты знаешь то, что знают они, хотя тебе это знать совсем не нужно. Ты мне расскажешь потом, зачем покупал Брейгеля и от меня скрывал? А вообще, опасная история, ты так не думаешь?

 

Конечно, я так думал. Но в крови несколько месяцев бурно играл адреналин. Можно даже сказать, что он просто свирепствовал. И отступить я уже не мог. Не мог и не имел права. Характер такой? Или воспитание? По утрам, во время бритья, люблю смотреть на себя в зеркало с довольной улыбкой победителя, а не прятать глаза от адвоката напротив. Конечно, меняться человеку никогда не поздно. Только зачем?

 

Я знал, я был уже уверен в ответе, но мне необходимо было подтверждение из Бельгии. Без этого невозможно было двигаться дальше. Даже думать и раскладывать пазл не хотелось без раскрытой тайны брюссельской капусты.

 

Пока у Володи не получалось сделать то, что я просил. Мой товарищ немедленно и абсолютно точно выполнил бы задание, но объективные причины держали его вдали от Брюсселя. На этот раз суд и Бершадер в Лондоне раздевали до скелета российского олигарха. Больше всего из ежедневных отчетов меня веселила история побега от нашего процессуального противника новой двадцатипятилетней пассии. Кажется, блондинки все-таки не такие дуры, как их выводят в анекдотах. Владимир Михайлович Пигмалион оживлял очередную Галатею очень завидным приданым. Ловить блондинке после этого у лысого любимого вместо вожделенных сотен миллионов можно будет только головную боль. Ну может быть, еще и зубную. Неравноценный обмен…

 

Наконец в четверг я получил долгожданное СМС: «Все точно. Я в ужасе и от того, что ты оказался прав, и от страха за своего самого близкого друга. Береги себя. Я вылетаю через пару дней в Москву. Хочу быть рядом. Могу тебя попросить до моего приезда никуда не ходить и посидеть дома или на даче?»

 

Посидеть на даче? Это как раз то, что мне нужно. Все тихонько, капля за каплей, миллиметр за миллиметром выстраивается в стройную картину. Нет, не в картину, скорее в сценарий закрученного триллера, где на кону миллионы и миллиарды, власть над людьми, наркотики, ничего не стоящие человеческие жизни и что-то еще, о чем я пока не догадываюсь. И от этого неизвестного икса, составляющего главную задачу, действительно холодеют ноги.

 

Два дня до приезда Вовы… Получается, что он прилетит либо в субботу, либо в воскресенье. А до этого? До этого уеду к себе в подмосковное Внуково и буду часами гулять по лесу. Потом садовник разведет огонь в камине, и думать, глядя на огонь, будет еще легче и продуктивнее. Непростое это занятие — думать и искать правильное решение или решения, складывая и раскалывая все, что знаю и о чем лишь подозреваю на сегодняшний день. Но что делать?..

 

Звонок. «Да, моя любовь. Что? Конечно, помню. Сто процентов. Сейчас девочки завернут в подарочную бумагу книги, и я выезжаю за тобой. Ты уже там… Мчусь. Чуть-чуть могу опоздать. Прости, уж очень много работы…»

 

Беззастенчивое вранье. Совершенно вылетело из головы, что мы идем на день рождения к какой-то очередной пиранье. С тех пор как вышло какое-то несметное количество тиражей, книги с моими рассказами стали лучшими подарками для всех друзей и знакомых. Легко описывать то, что происходит в известном адвокатском бюро и вокруг него, естественно, меняя фамилии героев. Однако после второго тома начали звонить известные публичные люди и требовать, чтобы я точно указывал в своих рассказах их имена. Так появились на свет еще три сборника: «Одесские рассказы московского адвоката», «Вы. Мы. Они» и «Жених был весь в черных штанах». Красивые и яркие зарисовки с натуры начали откровенно говорить об Ольге Орловой, Филиппе Киркорове, Николае Баскове, Любе Успенской, Алсу и Яне Абрамовых, Пугачевой и многих других. На мой неунывающий взгляд человека, ставящего во главу угла юмор и самоиронию, никогда и никто не обижался. Мне очень нравится, когда время от времени мне звонят читательницы и говорят приблизительно следующее: «Александр Андреевич, я провела с вами изумительную ночь. Не могла оторваться от вашей книги до утра. Ваши рассказы поселили в меня какую-то смехотворную бациллу. Где достать еще ваши сборники?»

Книга — лучший подарок? Абсолютно верно. Особенно от автора и с автографом.

А цветы? Надо бы купить что-то и возложить на эту красоту, которую я даже не знаю как зовут. Сейчас по пробкам пилить на Рублевку в эту самую цитадель гламурной жизни займет часа полтора. Не страшно, я же не за рулем. Буду дремать и думать. Думать и дремать.

 

Мы пересекли Трубную улицу, выехали на Цветной бульвар, постояли с одной стороны, потом обогнули сам бульвар, и около старого цирка Игорь остановил машину. Ближайший от офиса цветочный магазин давно обслуживал наше бюро. Меня там знали, холили и лелеяли. Капитализм с человеческим лицом.

 

Подбор букета все-таки занял минут десять. Верный водитель должен пастись где-то во втором ряду, нарываясь на штраф. Ничего не поделаешь…

 

Вместе с букетом я практически улегся на заднем сиденье и закрыл глаза. Можно спокойно поспать часок. Какое все-таки это счастье, что за рулем удобного автомобиля — лучший водитель Москвы! Мы свернули направо в переулок, чтобы избежать толкучки у светофора, и через двести метров выехали на бульварное кольцо.

 

— Александр Андреевич, за нами хвост. Toyota, старая. Ведут прямо от офиса. Хотите, попробую оторваться? Пробки большие только. Трудно будет. Но попытаться можно. Там два парня. Водитель и рядом еще кто-то.

 

Жизнь становится разнообразнее и ярче. Хотя, честно говоря, я видел ее повороты и подъемы несколько по-другому:

— Не вздумай отрываться, Игорек. Едем спокойно, как всегда. Потом расскажу, что надо будет сделать. И не переживай. Все нормально.

 

Английская идиома «I trust you but I don’t believe you» («Я, конечно, вам доверяю, но я, естественно, вам не верю») была написана прямо на лице Игоря Николаевича.

Через час с чем-то, добравшись до известного ресторана, выдав инструкции водителю и вооружившись букетом, я отправился на день рождения.

 

Тут все шло как по расписанию. Тосты путались и в связи с усиленным поглощением спиртного постепенно вымирали как бедные животные из Красной книги. Гости ели, пили и интенсивно пересаживались кто куда. Девушки с умилением подпевали живому Агутину незнакомые мне песни, слегка потрясываясь в такт разными оголенными и не очень частями тела. Когда певец и музыканты отработали свой гонорар и компетентные люди принялись за разборку аппаратуры, на паркете начались телодвижения под названием «танцы». Как обычно на подобных вечеринках, первые полчаса этих самых танцев — привилегия девушек. Вне зависимости от возраста, количества выпитого и веса тела. По истечении минут тридцати дамы начинают усиленно вытягивать на танцпол уже достаточно осоловевших и уставших спутников. Участь несогласных часто незавидна. Скандал может произойти немедленно, невзирая на публичность пространства.

 

Задание, полученное водителем от меня, было не очень сложным, если его точно исполнить. Но мои годы с Игорем не прошли даром. Игорек был четким и сообразительным парнем. Так что за исполнительское мастерство моего доверенного лица я не боялся.

 

«Надо спокойным шагом, не глядя на людей в припаркованной машине, делая вид, что ты идешь куда-то по своим делам, поравнявшись со слежкой, остановиться и постучать в водительское стекло. Стопроцентная вероятность, что стекло опустится и на тебя посмотрят, если оно уже не открыто. В любом случае ты скажешь следующее: “Добрый вечер. Шеф просил передать, что он здесь часов до одиннадцати. Потом поедет к себе на Арбат. Так что у вас есть время спокойно поужинать”. Если сразу пошлют матом — уголовники или сочувствующие. Если ничего не скажут и только переглянутся — ФСБ. Потом, не спеша и с легкой показухой, делаешь фото машины и номера с передней стороны. Реакция должна быть соответствующей. Постарайся заметить, если кто-то из них двоих в этот момент звонит. Это просто подтверждение принадлежности к сообществу. За качество фотографии не переживай — пока мы ехали, я уже все сфотографировал и отправил знакомым. Начинай действовать не сразу. Подожди полчаса после того, как я зайду в ресторан, и действуй. Почему полчаса? Люди видят, что ничего не происходит, смеркается, есть шанс, что тебя на ногах не видели — следили за машиной. Молодежь сидит — отдыхает в автомобиле. Полная релаксация. Ждут, пока объект, то есть я, выйдет на улицу. Реакция в неожиданный момент — самая точная и правильная. Почему шеф, а не Александр Андреевич? Ребята могут следить только за машиной, а не за человеком. Незнакомое имя может все спутать в голове. А вдруг это не к ним? Возьмут и со страху перед возможным нагоняем из-за плохой работы не расскажут начальству. А “шеф” обезличен и звучит страшновато. Все понял? Точно? Повтори».

 

СМС, которое я получил вот уже час назад, было кратким и от этого очень понятным: «Слов благодарности не услышал. Окно тут же закрыли. Пока снимал, телефон пассажира был уже у его уха».

 

Точно федералы. Офицеры исполняют и немедленно докладывают. Бандиты сначала совещаются, потом решают, рассказывать или нет.

 

Теперь можно Константину Сергеевичу послать фотографию бокового зеркала, в котором отразились номер и часть машины. Пусть доложит начальству, что его мальчиков засекли еще на Садовом кольце. И никакой приписки к фото. Никакой… Надо читать мои учебники и учиться работать. Вот они смешные ребята…

 

— Что ты ему скажешь?

 

— Ничего такого. Просто попрошу об услуге. Не хватало еще втягивать близких друзей в эту историю. Откажет — значит, откажет. Но он не откажет. Если все сложится хорошо, сегодня наша шарада будет решена. Ну или почти решена. Ты мне не веришь?

 

Владимир кивнул. Кивок был неуверенный.

 

Автомобиль проехал еще десять метров и снова уткнулся в ту же пробку. Я закрыл глаза и стал мысленно перебирать все, что было мною сделано за последние полтора месяца. Начиная с того самого дня, когда Игорь заметил, что за нами кто-то ездит…

 

…В тот вечер, вернувшись с дня рождения, я снова уселся в любимое кресло, когда все ушли спать. По природе я, скорее всего, сова: ближе к ночи мне думается намного лучше. Впрочем, нельзя сказать, что я интенсивно тупею к утру, просто анализ ситуации быстрее рождается и складывается в стройную картину ближе к полуночи.

 

Итак, появилась важная составляющая. Федералы считают, что я знаю что-то, чего они не знают, а кроме того, они уверены, что я знаю, что они этого чего-то не знают. Подозревать в преступлении они меня не могут — я ничего не делал противозаконного, и ФСБ это хорошо понимает. Иначе бы за мной не ездили, а просто бы задержали. Проведем рекапитуляцию заново.

 

Два ныне покойных «клиента» пришли куда-то, где находилась картина. Интересно, что этот несчастный Брейгель никого не интересовал ни в тот момент, когда его откуда-то выносили, ни сейчас. Значит, молодые люди пришли в то место, где он находился, совершенно не за ним. Они взяли его случайно. Просто пришла в голову идея получить повод обратиться ко мне с очередными вопросами. Как в прошлый раз. Люди их склада и профессии о немецких философах девятнадцатого века или о новой волне французского кинематографа конца пятидесятых—начала шестидесятых годов разговаривают редко. Следовательно, они или что-то натворили, или готовились сделать какую-то криминальную гнусность, и им нужен был совет. Предположить, что они ездили месяц с Брейгелем в багажнике и стеснялись ко мне зайти, невозможно. Остается единственный вариант — они пришли куда-то зачем-то и заодно забрали картину. Сколько стоит Брейгель, ребята понятия не имели. Иначе бы не подарили, а продали. Самое интересное — это узнать, куда и зачем они пришли.

 

Пойдем дальше. Чем занимались покойные? Наркотой и таможней? Конечно. Кстати, надо бы выяснить, что они делали последние годы. Может быть важно. Но пока остановимся на этом. На наркоте и таможне.

 

Федеральная служба безопасности, согласно своему названию, занимается безопасностью страны. Убийство двух мелких гавриков совершенно не их дело. Да и наркотики теоретически не их стихия. Кроме… Кроме лабораторий по изготовлению какой-нибудь мерзости и особо крупных партий какой-нибудь дури. В лабораторию я не верю, а вот на крупные партии похоже. Но на моем допросе в ФСБ речь шла абсолютно о другом… Нет, тут не крупные партии, тут что-то еще. Но что?

 

Что — что? Что-то, о чем они хотели со мной посоветоваться, вот что. Ну не о том же, как распихать по дилерам контейнер кокаина, они хотели задать вопрос адвокату? Конечно нет. Стоп. Совершенно вылетело из головы. В записке еще была фраза: «Может, вместе заработаем». Вряд ли за то время, что мы не виделись, молодые люди закончили юрфак МГУ и надеялись стать партнерами в нашем адвокатском бюро. Тут что-то иное. Но что? Сто процентов надо выяснить, чем занимались эти двое последние годы.

 

Еще в голове жужжит персонаж по имени Клык. Какую роль он играет в этой истории? То, что он стучит, — это его личное дело. Но каким образом он связан со всем этим делом? Пока непонятно.

 

А еще эти новые кроссовки у Сухого и Шпиля. Они не дают мне покоя. Оба шли на дело. Им надо было что-то украсть, кого-то ограбить, что-то вынести? Но ни Сухов, ни Астахов по своей криминальной профессии совсем не воры-домушники. Это не их занятие. Не их конек. Они шли взять что-то очень нужное или им, или кому-то еще. Скорее всего, кому-то еще. Иначе не нарвались бы на неприятности. Нашли они это или нет, взяли они это или нет — пока не понятно. Для меня ясно только одно: это что-то очень ценное, и их из-за этой штуки убили. Это что-то лежало вместе с не очень нужным им Брейгелем…

 

А вот это правильная мысль. Картину выносили из нежилого помещения! Иначе рано или поздно возник бы скандал. Давно думал об этом. Но сейчас я уверен, что это так. Минутку, минутку… Кажется, я знаю, где они могли ее найти. Так… быстро спать, ибо ум заходит за разум. Главное, к утру все это не забыть. Кажется, нет никаких сомнений: я знаю, где взяли «Рождество»!

 

Кстати. А зачем эту картину вообще когда-то покупали? А потом спрятали?

 

Нет, определенно пора спать.

 

Элеонора Александровна, а для меня Норочка, подруга детства, в отсутствие начальства исполняла обязанности директора Музея архитектуры.

 

— Ты знаешь, дорогой Саша, это, конечно, памятник архитектуры, но ничего выдающегося в этом памятнике нет. Вот честно тебе скажу, как на духу. Ты хочешь купить этот особняк? Или кто-то из твоих клиентов?

 

— Я?! Никогда в жизни. Меня всегда интересовал только передвижной антиквариат. А дом должен быть новый. Без тараканов. В крайнем случае переделанный.

 

— Ну слава Богу. Честно, я даже затрудняюсь тебе что-то рассказать. Вот план этой городской усадьбы. Подожди, не облокачивайся, все помнешь, а я потом нагоняй получу. Интерес в этом здании большей частью может представлять исключительно история его создания. Хотя, не буду спорить, ансамбль получился довольно красивым. Ты слышал что-то про архитектора Шервуда?

 

— Шервуда? Не может быть? Конечно, слышал. Это тот, который построил здание Исторического музея? Так это его проект? Его шедевр?

 

— Ты, конечно, прав в том, что Владимир Осипович Шервуд построил величественное здание Исторического музея на Красной площади, но интересующий тебя особняк построил уже его сын, естественно, тоже архитектор, Сергей Владимирович Шервуд в тысяча восемьсот девяностом году. Это был серьезный заказ для архитектора. В отличие от своего отца он прославился своими церковными постройками в Москве и Московской области. Светских зданий в его практике было только два: так называемый особняк со львами Вильгельмины Ивановны фон Рекк, один из красивейших и ярчайших на всей Пятницкой улице, и этот. Так вот, второй светский заказ он получил и принял под обещание построить рядом старообрядческий Покровский собор. Заказ и той и другой постройки ему предложила известная московская купчиха Полина Бачурина. Особняк построили, но по каким-то причинам он в скором времени был выкуплен представительницей другой старообрядческой купеческой семьи Авдотьей Смирновой. А вскоре Сергей Шервуд скончался. Смирнова сделала две вещи. Первое — уговорила свою подругу купчиху Морозову (да-да, та самая семья) все-таки построить рядом Покровский собор, и второе — пригласила нового архитектора, господина Воскресенского, чей талант подпитывался от модерна и неоклассицизма. Воскресенский переделал правую часть здания, придал ему ступенчатость, отдельные части (сейчас бы сказали офисные) сдвинул вглубь участка, а красоту, наоборот, выдвинул на улицу. Благодаря этому средняя часть особняка поставлена с небольшим отступом от красной линии. Между двумя выступами появился симпатичный палисадник с оградой. Фасады теперь были украшены растительным декором с орнаментом. В общем, получилось мило и гармонично. А что вообще тебя интересует?

 

— Ты можешь мне сделать копию чертежа дома? Фасад меня не интересует. Мне нужно расположение комнат, коридоры, кабинеты и так далее. Ну пожалуйста…

 

Наконец отзвонился Василий.

 

— Я тебя замучил?

 

— Нет, мой дорогой друг. Всегда рад тебе помочь. Просто бывшие сослуживцы иногда как-то болезненно реагируют на мои просьбы. Хотя никаких тайн следствия я у них не выведываю и поделиться не прошу. Да и ты никогда этого не требовал. Но тут заняло какое-то время, чтобы все найти. Бывает. Я не очень тебя подвел?

 

— О чем ты говоришь? Я безмерно тебе благодарен за помощь.

 

— Тогда слушай. Не знаю, насколько тебе все это пригодится. На мой взгляд, информация ни о чем, хотя тебе виднее. Оба — и Сухой, и Шпиль — были задержаны и осуждены в двенадцатом году по четвертой части двести двадцать восьмой статьи. Если помнишь Уголовный кодекс, это сбыт наркотических или психотропных средств организованной группой в особо крупном размере. Получили по тринадцать лет и разъехались из «Матросской Тишины» по лагерям. Как ты понимаешь, вышли со своих зон пораньше, с разницей буквально в несколько дней и за две недели до того, как их убили.
 

— Интересно… Ты можешь узнать, где они сидели?

 

— Да. В справке все есть. Константин Сухов был направлен в ИК-десять, исправительную колонию номер десять, поселок Скальный, Чусовской район. А Сергей Астахов — в ИК номер семь, поселок Сосновка в Мордовии. В этих уютных местах они и провели все время. Можно сказать, что турбазу не меняли ни разу.

 

— Подожди, подожди… А где находится этот самый поселок Скальный с ИК номер десять?

 

— А я разве не сказал? Извини. Пермский край. А что? Это важно?

 

Мельком взглянув на себя в зеркало в проходной, я предъявил адвокатское удостоверение и заполненное требование на свидание с нужным мне человеком. Пока я добрался в эту дыру, я стал сам себе напоминать зэка. Стоит три дня не побриться, плохо выспаться, и никакой кашемировый пиджак не поможет твоему имиджу.

 

Он вошел в комнату свиданий, улыбаясь довольно натянутой улыбкой. Мы пожали друг другу руки и присели за стол. Клык был насторожен, и это было понятно. Мне-то уж точно.

 

— Когда вертухай сказал, что ко мне приехал адвокат, я сразу понял, что это ты. Но я вроде все рассказал по телефону. Ты приехал из Москвы, чтобы услышать все еще раз?

 

— Алексей, Алексей… Давай попробуем обозначить параметры разговора. Попробую объяснить тебе, что я имею в виду. Все очень просто, и ты прав, что я тащился в эту даль не для того, чтобы услышать то, что ты мне сказал по телефону. То, о чем мы сейчас поговорим, за стены этого помещения не выйдет никогда. С моей стороны это адвокатская тайна. За столько лет ты знаешь, что я ни разу никого никогда не подвел. С твоей стороны это вопрос жизни. Тем, с кем ты общаешься (если они узнают и спросят, зачем я приезжал), ты скажешь, что я снова задавал тот же вопрос, что и по телефону. Вот почему адвокат уехал с какой-то кислой миной. Ну а я никогда никому не скажу, с кем ты, мягко говоря, дружишь. Хотя, Леша, тебе по статусу законника не положено. И ты знаешь, что за это бывает от твоих коллег. Особенно на зоне.

 

Клык в упор неприязненно смотрел на меня. Мы оба молчали. Со стороны казалось, что каждый думает о своем. С той лишь разницей, что так могло показаться лишь со стороны. В тот момент я вообще ни о чем не думал. Я уже все знал. Кроме одной детали.

 

— Это суки тебе все рассказали?

 

— Леша, это все между нами. Совсем между нами. Меня интересует другое. Ты сидел здесь вместе с Сухим. Это я знаю. Он знал, что искать, но не знал где. Это так?

 

— Да. Шпиль был всегда умнее и ближе к шефу. Шпиль знал, где это лежит.

 

— Но Сухой знал, что это, и рассказал тебе?

 

— Да, в общих словах.

 

— И что это?

 

— Какие-то документы, за которые все должны платить много денег. Он сам толком ничего не знал. Шеф в свое время просто назвал несколько фамилий чиновников, которые сразу дадут много денег в обмен на эти бумажки.

 

— И что было дальше?

 

— Ну… ну Шпиль, когда вышел на волю, позвонил кому-то, чью фамилию помнил. Встретились. Он объяснил ситуацию. Чел согласился дать денег за бумаги. Они набрали Ванька…

 

— Прости? Что за Ванек?

 

— Это вертухай у нас. Иваном зовут. Он за сто рублей к телефону зовет и за три сотни можно с его трубки набрать. Три минуты — пятихатник. Дорого, тварь, берет. Короче, звонит мне Сухой посоветоваться. Я им и сказал, чтобы к Андреичу, в смысле к тебе, зашли поговорить. У тебя же всегда хорошие мысли бегают. К тому же они тебя оба знают. Как-то дома даже были. Дед Хасан еще их присылал.

 

— Лукавишь, Леша. Все так, но не совсем так. Когда Сухой рассказал тебе про документы, ты поделился этим с кем надо. Хорошо, хорошо… Не надо морщиться. Я уже сказал, что это твое личное дело. Однако лукавишь ты, похоже, вот в чем: рассказав федералам про документы шефа, ты не мог в разговоре задать ни Сухому, ни Шпилю вопрос по телефону о том, где они живут, на какой машине ездят и где документы. Такие вопросы выдали бы тебя с головой. На зону пришла бы малява о том, что ты стучишь, и тебе конец. Поэтому ты нашел более интересный путь. Ты дал им отправную точку от меня. А заодно и объяснил, что пригласить меня в «бизнес» может быть очень выгодно. Получилось вполне логично. Теперь федералы следили за моим домом, там они должны были сесть на хвост машине Шпиля и Сухого, а те должны были привести их к тому месту, где лежит сокровище… или к тому человеку, про которого они говорили и с кем договорились на обмен. Деньги — документы. Только все пошло не совсем так, как было рассчитано. Хотя это уже вторично.

 

Вторично… но не для Сухого и Шпиля.

 

Алексей продолжал на меня смотреть полуиспуганным, полуненавидящим взглядом.
 

— Леша, у меня к тебе предложение. Я думаю, что знаю, где лежат документы. Дай мне телефон своего Ванька, я ему наберу, когда буду знать точно, что и где. Ты позвонишь федералам и обменяешь эту информацию на волю. Не советую говорить, что это я тебе сказал. Объясню почему. В то, что я специально звонил тебе сообщить эту информацию через Ванька, они не поверят. Будут считать, что или ты давно все знал, или я тебе сказал, когда сюда приезжал. На свободу не выйдешь. Обидятся и обманут.

 

— А если спросят, откуда я знаю? Чего ответить-то?

 

— Очень просто. Скажи, сопоставил данные, и все. Поверят. Им ничего не остается.

 

— Могу тебе на газете записать телефон? Звонить по вторникам с семи до восьми вечера. А почему сам не хочешь мусорам сказать?

 

— Понимаешь, Клык, я и так на воле. Это тебе выйти хочется. А потом, Клык, тебе статус вора, наверное, позволяет стучать, а мне статус адвоката — нет. Удачи тебе. Я пошел.

 

— Подожди, Андреич, секунду. Теперь у меня к тебе вопрос. А шефа из-за этого убили? Ты как считаешь? Те, которые в папке, ему не простили?

 

— Этот вопрос я задаю себе очень давно. Как ты понимаешь, точного ответа у меня нет. Или те из папки, или те, из-за кого они туда попали. Думаю, что другого не дано. Жди звонка. Пока, Леша.

 

Мы ехали с Владимиром по загруженной Москве в галерею к нашему очень близкому другу Емельяну Захарову. Его, на мой взгляд, лучшая галерея современного искусства «Триумф» находилась в старинном особняке на Новокузнецкой улице в доме сорок. На копии плана, который мне сделали в Музее архитектуры, кружком было обозначено, по сути, единственное место в доме старообрядческой купчихи, где можно было что-то спрятать. Все остальные комнаты находились как бы на виду, и уж точно в такой галерее, как «Триумф», брошенного без присмотра Брейгеля немедленно обнаружили бы.

 

В галерее творилось что-то невообразимое. Вернисаж какого-то очень модного художника. Полный дом просто любопытствующих гостей и потенциальных покупателей заставил Емельяна Захарова лишь обняться с нами и, извинившись, продолжить общение со страждущими поглотить кусочек великого искусства.

 

Зато партнер Емели Дмитрий Ханкин мог вполне нам помочь, собственно, что он в силу своей занятости и попытался сделать.

 

— Каждый раз восхищаюсь вашим купеческим особняком. Только странно, что здесь одни залы, а где же деловая часть была?

 

— Ой, ребята, она такая маленькая и никому не нужная, что вечно стоит пустая. Там три комнатенки. Пустые, в пыли и паутине. Правда, какой-то кретин несколько месяцев назад сорвал замок внизу. Мы думали, что бомжи. Но так никто и не поселился. А зачем вам этот курятник?

 

— Да просто интересно. Димуль, а можно взглянуть?

 

— Вообще не вопрос. Обходите дом справа, и первая старая битая дверь — ваша. Там все открыто. Соберете дивную коллекцию грязи и пауков — щетки там нет. Предупреждаю. И возвращайтесь быстрей, у нас сегодня аншлаг и скоро будет еще небольшой концерт.
 

Гостей и знакомых лиц было действительно много. В людской диффузии, здороваясь направо и налево, мы вышли на улицу, следуя указаниям хозяина галереи.

 

Все было точно так, как описывал нам Ханкин. Достав из кармана копию плана, я вел своего друга, как будто сто раз побывал в этом пахнущем плесенью месте. Комната, которую я искал, была награждена пыльным окном и голой засиженной мухами или чем-то еще тусклой одинокой лампочкой на потолке.

 

— Это то, что мы ищем? — спросил Володя.

 

— Почти. — Я находился в легком замешательстве. — Здесь должна быть еще одна комната или даже большая ниша. Назови как хочешь. Знаешь, такое закрытое помещение без окон.

 

— Тайная комната Синей Бороды?

 

— Она. Только вместо входа здесь этот дурацкий книжный шкаф. Может, отодвинем это старье, и дверь будет за ним?

 

Шкаф представлял собой восемь дубовых полок и одну поломанную дверцу. Набор содержимого был не очень богат: два синих тома из Полного собрания сочинений Ленина, рваный поэтажный план этого же особняка, десять брошюр «Основы гончарного дела» сорок седьмого года издания и то, что меня вдохновляло больше всего, — пачка старых газет «Коммерсантъ» более-менее тех же лет, что и те, в которые когда-то завернули шедевр великого фламандца.

 

Мы попытались отодвинуть шкаф в одну сторону. Мастодонт даже не пикнул. В другую сторону успех был аналогичный.

 

Единственное, что происходило в этой комнате, — это то, что Володин костюм постепенно из синего становился серым, а мой серый в полоску — черным.

 

Вова встал напротив деревянной рухляди и многозначительно сказал: «Что-то здесь не так».

 

Внезапно лучший адвокат Европы начал вглядываться в среднюю полку шкафа, потом подошел к нему вплотную, откинул какие-то бумаги и почему-то шепотом, словно нас могли подслушивать, сказал:

— Это необычный шкаф. Это полки, которые намертво прикреплены к двери. Знаешь, такой шкаф-камуфляж. Я начал всматриваться и увидел что-то типа щеколды. Очевидно, в былые времена эта штука должна была быть заставлена книгами. Смотри…

 

Володя протянул куда-то руку, раздался небольшой щелчок, и шкаф медленно начал двигаться на невидимых петлях справа налево.

 

Включив фонарики на наших телефонах, мы зашли в открывшуюся комнату.

 

Практически все пространство там занимал огромный несгораемый шкаф. Дверца, на которой царствовал двуглавый орел с надписью «Москва—Петербург. 1900 годъ», была приоткрыта. Очевидно, ключи от этой многотонной штуки были давным-давно утеряны. В шкафу лежала толстая современная папка и одна страничка чего-то в прозрачном файле.

 

Забрав документы, мы вышли из потайной комнатушки на свет.

 

Владимир быстро пробежал глазами содержимое прозрачного файла и протянул его мне.
 

В бумаге из уже хорошо известной нам брюссельской антикварной галереи было написано, что данная работа «Рождество», скорее всего, принадлежит кисти Питера Брейгеля Старшего. Однако его сын часто повторял и копировал шедевры своего отца. Чтобы окончательно удостовериться в авторстве работы, требуется глубокое и тщательное исследование. Бланк галереи, дата, подпись. Цена указана не была. Что на самом деле является в подобном документе абсолютно нормальным явлением. Я держал в руках нечто подобное сертификату. С натяжкой бумагу можно было назвать экспертизой. Стоимость в таких документах никогда не указывается. Я аккуратно свернул файл и положил его во внутренний карман пиджака.

 

Толстая папка представляла собой довольно интересную бухгалтерскую отчетность. Как бы отделы отчетности состояли из фамилий, имен и занимаемой должности человека. Далее на страницах каждой главы находились колонки цифр, даты, банковские реквизиты, сообщающие, откуда и куда были перечислены средства или когда и кем выданы наличные. В отдельной колонке справа была довольно детально обозначена предоставленная услуга. Это было самое интересное и неприятное одновременно. Мы читали именно эти колонки, и мурашки бегали по телу на перегонки. Некоторые фамилии были весьма знакомы и известны. Многие другие ни я, ни Володя никогда не слышали. В конце практически каждой страницы был еще один странный перечень: «Запись разговора/разговоров произведена…» Далее следовала дата. В каждом таком файле был вставлен соответствующий CD. По всей видимости, на каждом диске и находились обозначенные аудиозаписи разговоров. Мы молча переглянулись. Я положил папку обратно в несгораемый шкаф. Тем же знакомым звуком нам отрапортовала щеколда книжного шкафа, после чего мы вышли на улицу.

 

— Ты теперь мне все расскажешь? — спросил Володя на прощание.

 

— Чтобы тебе рассказать хронологию событий, мне самому еще нужно разложить все по полкам. Я что-то сегодня устал. Надо все подытожить в голове и хорошенько выспаться. Кроме того, мне надо избавиться от картины. А это довольно трудно сделать по двум причинам. Во-первых, ее не так просто достать там, где она спит. А во-вторых, ее еще надо отдать в правильные руки. И тут нельзя ошибиться. Дашь мне еще недели две или три?

 

— Я бы тоже хотел выспаться, но боюсь, после прочитанного заснуть будет непросто… Две недели потерпеть? Не хочется, конечно. Но что я могу сделать? Одно мне скажи — картина теперь твоя?

 

Я только улыбнулся в ответ другу. Вова тоже был коллекционером. Просто так огорчить коллекционерскую душу нельзя. Этика не позволяет…

 

Договорившись об ужине на следующий день, мы расстались.

 

Не знаю, как Бершадер, а я принял ледяной душ и рухнул в кровать. В эту ночь мне не снилось вообще ничего. Просто совсем ничего. Редкий случай…

 

— История с картиной Брейгеля началась задолго до того, как она была приобретена в Бельгии и переехала в Москву. Расскажу все с самого начала и по порядку. Кое-что буду повторять, несмотря на то что ты это уже знаешь. Но по-другому не получится.

 

Моих ночных визитеров — Сергея Астахова и Константина Сухова — в каком-то далеком году первой половины девяностых судьба вела по-разному, но для того, чтобы связать их в конце концов надолго вместе. Можно даже сказать, навсегда. Сухов, бывший боксер, молодой мастер спорта, быстро нашел себя еще в конце восьмидесятых, примкнув к каким-то питерским рэкетирам, банды которых в те годы размножались и размножались.

 

Легкие деньги кружили голову и давали ощущение вседозволенности, опьяняя и дурманя иллюзией власти над кем-то, кто был слабее тебя, у кого можно было все отнять, кого можно было унизить и даже убить.

 

Как-то на улице он натолкнулся на одноклассника, которого не видел много лет. Сергей Астахов, как и Сухов, рос без отца, но Сухов отца никогда не знал, а папа Астахова скончался на армейской службе. Как? Военные тайну гибели майора Астахова ни его вдове, ни сыну не рассказали. Сергей затаил злобу на всех и вся еще с юных лет. Однако, в отличие от Сухова, Шпиль был более головастым мальчиком, хорошо учился и поступил на математический факультет Ленинградского государственного университета.

 

Применения своим знаниям в новой России он найти не мог. Надо сказать, что в школе Сережа давал Сухову возможность спокойно списывать все контрольные по всем предметам и помогал как мог. Ему почему-то было приятно опекать практически уличного парня. Почему? Никто не знает, да и ответ для этой истории уже не важен. Сухой, помня такое хорошее и редкое в его жизни отношение, позвал Сережу в свою компанию. Астахов быстро усвоил приблатненную речь и манеры, спрятав на время свой аналитический ум, воспитание и невостребованный интеллект. В дальнейшем все это вышло на свет и произвело впечатление на его будущего шефа, который и сделал Шпиля своей правой рукой в некоторых очень щепетильных делах. Однако это было позднее, и об этом будет рассказано дальше.

 

А пока банда, в которую входили Шпиль и Сухой, путем довольно кровавых разборок получила доступ к Ленинградскому контейнерному терминалу. Не ко всему, конечно, но какую-то часть они контролировали. Это в основном был небольшой поток наркотиков и дальнейший сбыт оптовикам. Дела шли в гору благодаря договоренностям с таможенниками и некоторыми чинами МВД.

 

Но однажды случилось то, что случилось. И таможенников, и представителей МВД в одночасье сменили. Всех. Или почти всех. Мало того что с новыми было невозможно договориться, так еще пошли аресты товаров, задержания братков и т. д. Те, кто сопротивлялся, плохо заканчивали. Вишенкой на торте стали претензии поставщиков из дальнего зарубежья, с которыми спорить было совсем опасно. Как раз в это время ко мне домой и попали Шпиль с Сухим с очень горящими вопросами.

 

Очень скоро стало ясно, что некая сила полностью подмяла под себя весь контейнерный терминал, а также весь наркотрафик, идущий через питерский порт, со всеми вытекающими из этого подробностями. В довершение всего неведомая сила еще и поменяла официальное руководство. В создавшихся условиях сообразительный Астахов принял единственно для себя правильное решение — присягнуть на верность новой власти. Сухов, естественно, пошел за ним. Новой силе все равно требовались рабочие руки. Сообразительный Шпиль быстро делал карьеру и вскоре попал в область внимания большого шефа. Шеф поручал ему разного рода дела, на которые Астахов и компания были вполне способны. Незаметно шли годы и деньги. Но однажды большому шефу пришлось совсем непросто. А начиная с конца двухтысячного года все в порту снова пошло не так, как предполагал Астахов. Мало того, его драгоценному и когда-то всесильному начальнику тоже пришлось бежать куда глаза глядят. Сухой и Шпиль с трудом сводили концы с концами. Кстати, как и их бывший босс, находящийся в бегах.

 

Спустя несколько лет Шпиль снова понадобился — босс вызывал Астахова к себе на встречу. Бывший всесильный дядя объяснил подчиненному, что все те, кому в свое время он так помогал и давал заработать миллионы долларов, предали его и за это должны отвечать. Разумеется, деньгами. Хорошо, что он в свое время был настолько умен и предусмотрителен, что сохранил полностью записи и бухгалтерию, говорящую, когда, сколько и за что эти чины получали деньги. Мало того, милый шеф старался на всякий случай записывать все разговоры. Чиновники — очень, просто очень высокого ранга — при публикации подобного рода информации или при передаче данной информации в правоохранительные органы потеряют все и навсегда. Или заплатят за эту бухгалтерию и запись своих разговоров. Сколько не жалко. Хотя, скорее всего, заплатят сколько скажут. Свобода важнее… О Брейгеле, который лежал там же, где и заветные документы, шеф, скорее всего, даже не упомянул. Во-первых, что мог сделать этот маленький придурок с картиной? Продать за две копейки? И кому? А во-вторых, что стоил великий фламандец по сравнению с тем, сколько можно было содрать с фигурантов папки? Каждое имя в папке могло принести денег в два раза больше, чем дурацкий Брейгель.
 

Астахов, вернувшись от бывшего босса, рассказал кое-что своему товарищу, но не указал, где лежит заветная папка. Так, на всякий случай. Сухой был глуповат и со временем сам присел на всякую дурь. Рассказывать ему все детали было совершенно ни к чему. Друзья решили попробовать повымогать по мелочи. Так сказать, потренироваться. Объектом выбрали полковника милиции, с которым когда-то «работали» в порту. Тренировка получилась неудачной. Не мудрствуя лукаво полковник подставил и сдал друзей кому надо. Кстати, за сбыт наркотиков. Оба были арестованы и получили внушительные сроки. Сухой попал в один лагерь с вором в законе Зубовым (он же Клык), к которому проникся доверием. Клык умел завораживать людей, и для него Сухой не представлял большой трудности. Так Алексею Зубову стало известно все: и на кого работали школьные друзья, и что делали, и естественно, о существовании таинственной папки, способной принести миллионы. Недалекий Сухой никоим образом не мог подозревать, что вор в законе Леша Клык давно и плодотворно сотрудничает с органами… Бежали лагерные дни, и вот как-то раз пришла неожиданная весть: шефа Астахова и Сухого не стало. Папка теперь полностью принадлежит двум друзьям. Но где она — Сухой не имел понятия. Провожая парня на волю, Клык договорился с Сухим, что тот будет докладывать и советоваться с ним по каждому более-менее серьезному вопросу. Связь должна идти через телефон продажного охранника на зоне. Если Астахов что-то скрывает от своего главного друга, то и Сухой будет иметь свои тайны от Шпиля. У него теперь начинается новая жизнь: уважаемый вор в законе Клык обещал, что его, Сухого, скоро коронуют. Недалекий парень полностью подпал под влияние Алексея Зубова.

 

Так как Астахов и Сухов получили одинаковые сроки, они и на свободу вышли практически одновременно. Правда, из разных лагерей.

 

Шпиль куда-то съездил, сфотографировал один из файлов и вернулся к товарищу одновременно воодушевленный и озадаченный: «Там такие имена и должности, дух захватывает. И прокурорские, и мусора, и таможня, и олигархи, и даже люди из правительства. Стремная история, с одной стороны. Но денег можно заработать видимо-невидимо». — «А ты вообще не думаешь, что надо с адвокатом посоветоваться? Снова на зону идти неохота. Хочется все сделать по-умному. Помнишь, мы давно были у Андреича? Тот, который фигурки фарфоровые собирает. Надо бы к нему заехать». — «Блин, хорошая идея. Ну ты, Сухой, даешь. Мне такое в голову не пришло. Может, ему тоже предложим в долю войти? Он этих фраеров всех сам знает. Я уверен. Там, где папка лежит, еще есть какая-то старая картинка. Он же эту рухлядь собирает. Вот ему и подарим». Сухов обо всем докладывал Зубову на зону.

 

Не подозревая о двойной жизни товарища, Астахов позвонил фигуранту сфотографированного файла. Тот сначала даже говорить не хотел, но в конце концов пошел на контакт. Мало того, они встретились с доверенным лицом фигуранта файла в ресторане на Никитской улице и получили довольно внушительный задаток. На эти деньги ребята немного повеселились и оделись во все, на их взгляд, модное. Новые кроссовки меня одно время сбили с правильной мысли. Представитель жертвы, с которым компаньоны встречались, предупредил, что обмен файла и флешки на деньги возможен только в условленном месте («Веры вам, молодые люди, сами понимаете, не много…»), куда их отвезут на машине. Свою тачку пока придется где-то оставить. Астахов согласился, объяснив Сухову, что заскочит в заветное место, заберет файл с флешкой, а также рухлядь, подарок Андреичу, после чего заедут к адвокату, поговорят, посоветуются и отправятся на встречу за деньгами. Доверие к человеку, который уже как следует «расчехлился», было практически полное. Ведь просто так деньги вперед не дают. Значит, даст еще, и вообще бизнес начал приносить плоды. «Волыны» (скорее всего, имелся в виду пистолет Стечкина) у них на всякий случай есть. Естественно, Сухой все передал Зубову по телефону. Идея заехать ко мне исходила от Клыка. Сухой просто ее «продал» Астахову как свою. Встречу с представителем серьезного уважаемого человека назначили в соседнем переулке рядом с домом адвоката. Клык сообщал обо всем куратору, и операция спецслужб начала принимать очень интересные очертания. К делу подключили ФСБ. Коррупция в высших эшелонах власти, так же как среди судейских, в рядах таможни и МВД, — их прерогатива. Зубову пообещали скорое освобождение и некую индульгенцию на будущее. Слежка должна была установить имя первой жертвы, а затем и самое главное — где Астахов прячет заветную папку. Очень осторожного Шпиля спугнуть совсем не хотелось. Вот почему было решено начать следить именно от дома адвоката. Особой сложности в этом деле оперативники не предвидели.
 

Однако в скором времени все пошло наперекосяк. Во-первых, в доме, где проживает адвокат Добровинский, Шпиль и Сухой провели довольно мало времени. Правда, зашли с пакетом, похожим на картину, а вышли без него. Насчет картины никто на самом деле не волновался. А вот была ли в этом пакете папка — уже аналитикам с Лубянки было весьма интересно.

 

Второй просчет заключался в том, что Денежный переулок оказался довольно узким и к тому же с односторонним движением. После того как молодые люди сели в свой автомобиль и заехали в соседний переулок, неожиданно с правой стороны выехала серая невзрачная машина и встала перед машиной Астахова и Сухого. Не знаю, обратили ли друзья внимание на то, что номеров на этой машине не было. А вот слежка все увидела и начала срочно дозваниваться начальству за инструкциями. Между тем машина без номеров и автомобиль шантажистов перекрыли движение в переулке полностью. Из первой машины вышел мужчина, что-то сказал находившемуся за рулем Астахову и сел вместо него за руль. Улыбающиеся и довольные Шпиль и Сухой спокойно пересели в первый автомобиль, и тот увез их по переулку по направлению к посольству Италии, свернул затем направо на Садовое кольцо и исчез из этой истории. Как выяснилось, навсегда… Машина ребят с новым водителем, не обращая внимания на гудки, простояла еще минут десять, полностью блокируя все, что можно, а затем медленно тронулась в свой собственный путь. Чекистам ничего не оставалось делать, как следить за новым водителем, потеряв машину с Астаховым и его другом. Слежка за второй машиной ни к чему не привела.

 

Через какое-то время было найдено два трупа. По отпечаткам пальцев установить имена и фамилии убитых трудности не представляло.

 

Про мои попытки выяснить что-то у Зубова, естественно, стало известно федералам. Это по наводке вора в законе Леши Клыка меня вызвали на допрос в ФСБ. В основном их интересовала таинственная книга или папка, о которой Клыку поведал Сухов на зоне.
 

Подозревая, что Зубов сдаст меня федералам еще раз, я все-таки сделал то, о чем мы с ним договорились. На следующий день после того, как мы с тобой нашли папку, я позвонил на зону и рассказал подробно, где находится интересующий всех архив. Пришлось еще раз предупредить Алексея, что, сообщив своему куратору о месте нахождения заветной папки, Зубов должен лишь сказать, что просто догадался об адресе. И все. Тот, кто будет искать, найдет тайную кладовку без всяких проблем. Однако хитрость совершенно неэквивалентна уму. Клык был хитрый, но неумный человек. Он сдал меня еще раз.

 

К звонку Константина Сергеевича я был готов.

 

— Нет, при всем уважении к вам разговаривать нам не о чем. Уж простите. Дело в том, что информация, которой в силу обстоятельств я владею, может заинтересовать первое лицо государства. Вот почему я изложу все, что знаю, или все, до чего додумался, исключительно главному лицу в вашей структуре. В крайнем случае его заму. Но не вам. И еще просьба. Предупредите меня, пожалуйста, минимум за три дня. Поверьте, на это есть очень веские причины. Всего хорошего. До свидания.

 

Как ни странно, но через две недели со мной связался спокойный баритон помощника. Меня приглашали ко второму лицу в иерархии силового ведомства ровно через три дня после звонка, как я и просил.

 

Сначала все было очень сдержанно и довольно холодно, кроме предложенного мне ассистентом чая. Чай был хороший и горячий.

 

Но уже через полчаса лед начал таять. А еще через какое-то время мы обменивались информацией, как будто знали друг друга вечность. Собственно, эти сведения уже мало кого интересовали в своей сути и никакой тайны не представляли. Мне же было безумно интересно поставить точки над i. В конце концов, я же обещал тебе, Володе Бершадеру, рассказать всю историю от начала и до конца. Многое из того, что было изложено выше, я узнал из нашего разговора в одном из самых серьезных кабинетов страны.

 

А теперь настала моя очередь удивлять.

 

— …В ту секунду, когда хозяин галереи «опознал» во мне покупателя Брейгеля, у меня закралось сомнение, что я знаю, о ком идет речь. Уверять, что это не я купил картину великого фламандца, было бы, естественно, смешно, но мне надо было свыкнуться с идеей, что я теперь знаю покупателя или нового хозяина шедевра. Вернее, бывшего хозяина. Действительно, надо мной часто подшучивали друзья и знакомые, говоря, что я внешне чем-то похож на Бориса Абрамовича Березовского. Когда мой товарищ в Брюсселе по моей просьбе показал фото Березовского галеристу, антикварщик уже безоговорочно заявил, что это и есть тот самый покупатель, зашедший к нему в декабре девяносто девятого года. Что остановило Бориса Абрамовича перед витриной декабрьским днем? Очень просто: сюжет и название шедевра — «Рождество». Интриган и кукловод Березовский готовил уход Ельцина и выдвижение его преемника. Подарок, понятно кому, олицетворял рождение новой силы и должен был ознаменовать в его сознании следующий этап развития страны. Такой, каким Борис Абрамович хотел его видеть, и считал, что ему наконец удастся приватизировать все государство. Но после выборов двухтысячного года что-то пошло совсем не так, как предполагал олигарх. Все его мечты рухнули, подарок стал ненужным и, соответственно, невостребованным. Человек, на которого он делал ставку, совершенно не хотел считаться с мнением Бориса Абрамовича. Нового президента интересовала исключительно польза государству. Такая, какой он ее видел. В эту пользу Березовский никак не входил. Мало того, над, может быть, главным коррупционером страны начали сгущаться тучи. Его активы уплывали у него из рук с чудовищной скоростью: ОРТ, «Сибнефть», алюминиевые заводы и т. д. Березовский становился изгоем. Из России надо было бежать, и как можно скорее. Что, собственно, он и сделал. В этот момент ему было совсем не до Брейгеля. Шли годы и известные суды в эмиграции. Умер главный друг и финансист Березовского Бадри Патаркацишвили. Это был страшный удар. Моральный и финансовый. Почти все деньги БАБа находились у Бадри. С треском проигранный Роману Абрамовичу суд усугубил положение и загнал Березовского в жуткие долги. Судиться в Англии безумно дорого, а проигравший должен еще и заплатить за все издержки победителя. И деньги надо выставить в обеспечение возможного негативного решения на счет королевского суда вперед. Авансом. И Абрамович, и Березовский пригласили в свой знаменитый процесс лучших, а значит, самых дорогих адвокатов королевства. Березовский поставил на карту все, что было, и проиграл. Хватаясь за соломинку, он дает указания Астахову начинать действовать, так как известная папка может принести столь необходимые в Лондоне миллионы. Сам же начинает устно предупреждать некоторых фигурантов папки. Это была фатальная ошибка. Для Астахова и его товарища — точно. Но кажется, еще и для самого Бориса Абрамовича. Может быть, комбинация могла бы и сработать в какой-то степени и до какого-то времени, но в две тысячи тринадцатом году Березовского не стало, Шпиль же находился в лагере и «работать» по папке не мог в силу обстоятельств. Уже на свободе Астахов навещает место, где спрятана папка, и находит там никому не нужное «старье». Он забирает картину, и два придурка привозят мне в подарок «отравленную пилюлю». Они хотели или посоветоваться со мной, или пригласить меня в долю на шантаж и вымогательство, исходя из списка фамилий в известной папке. Астахов, далеко не дурак, понимал, что большинство увиденных им имен адвокат Добровинский знает лично. Ему и карты в руки. Наивный парень. Но что делать… Получив нежданный подарок, понимая по записке, от кого я его получил, я прихожу к однозначному выводу, что картина украдена. Ни оставить себе, ни продать, ни подарить я ее не могу. Значит, я должен ее вернуть владельцу. Астахов и Сухов исчезают, и найти их по понятным причинам невозможно. На удивление, картина не в розыске, о краже никто не заявлял, хотя мы имеем дело с абсолютным шедевром. Путем логических размышлений и выводов я прихожу к мысли, что «Рождество» Брейгеля исчезло из помещения, в котором оно не было видно никому. В противном случае разразился бы огромный скандал. Но этого не произошло. Значит, еще раз, «Рождество» взяли в каком-то тайном месте. Когда же я узнал имя настоящего покупателя, место определилось почти мгновенно. Дом ЛогоВАЗа, купеческий особняк, находящийся по адресу: Новокузнецкая улица, дом сорок. В Музее архитектуры я нашел план и историю особняка. На плане фигурировала единственная комната без окон и дверей, подходящая под термин «тайная». Попасть туда было совсем несложно. Ваши люди, я полагаю, когда забирали папку, вам об этом доложили.

 

— А как туда так просто попадал Астахов? Дом находится под ведомственной охраной. Ворота во двор закрыты. Между тем, судя по вашим словам, Астахов довольно беспрепятственно мог туда входить. Не через ворота же перелезать при всем честном народе?

 

— Конечно нет. Но все оказалось очень просто. В свое время купеческий особняк и церковь должны были представлять собой более-менее единый ансамбль. В стене, отделяющей двор храма от особняка, была сделана дверь, калитка. Назовите как хотите. Она была прорублена для удобства купчихи-благодетельницы. Не стоило вдове выходить на улицу и обходить таким образом все на свете: нищих, юродивых, просящих подаяние, толпу и т. д. Открыла калитку, и через минуту к Создателю уже летят твои молитвы. Астахов заходил во двор церкви на заутреню и, пока все были заняты, спокойно попадал во двор особняка через ту самую дверь-калитку. Флигель дома, где когда-то располагалась купеческая контора, был и необитаем, и не под охраной. Зачем платить охране за помещение, где ничего нет и быть не может? Нонсенс. На полках в бывшем особняке ЛогоВАЗа лежал поэтажный план дома. Я уверен, что кто-то в команде Березовского указал ему на данный тайник. После покушения на Березовского во дворе этого же самого дома наличие тайника для БАБа стало еще более важным.

 

— Спасибо, Александр Андреевич, теперь все становится предельно ясно. Мы знали, что трафик наркотиков крышевал и, можно сказать, им руководил кто-то из очень, просто очень высокопоставленных людей. Об этом говорили и события в питерском порту, и неприкасаемость многих официальных людей. У нас не было доказательств. И вот когда мы узнали о папке…

 

— Через Клыка. То есть через вора в законе Алексея Зубова…

 

— …и вот когда мы узнали о существовании папки, как ни странно, история прошлых лет стала для государства очень важна. Дело в том, что некоторые лица, фигурирующие в папке, до сих пор работают в госструктурах. Вы понимаете, что речь в данном случае идет о безопасности страны. Это напрямую наша сфера деятельности. И еще вопрос. Вы не думаете, что Березовский мог иметь второй экземпляр папочки?

 

— Честно говоря, не знаю. Все может быть. Если мне что-то придет в голову, я сообщу об этом вашему помощнику.

 

— А эта картина, с которой вы пришли, эта та самая? «Рождество» Брейгеля?

 

— Да, конечно, это она. И вы поняли, для кого она была куплена. Это не моя вещь. Ее следует передать по назначению первому лицу. Вот документ из галереи, который я нашел все в той же тайной кладовке. Вашему вниманию также перевод текста, который я сделал с французского. У меня нет возможности передать картину адресату, вот почему она сегодня здесь, и я не сомневаюсь, что вы найдете способ поступить с ней единственно правильным образом.

 

— Вы интересный человек, Александр Андреевич. Думаю, что много лет назад товарищи сделали большую ошибку, не пригласив вас работать в наше ведомство. Как вы считаете?

 

— Простите, но думаю, что много лет назад я ответил бы вам так же, как ответил бы сегодня, если бы такое предложение от вас поступило. Спасибо, что выслушали. Прошу прощения, должен идти: обещал любимой сходить сегодня в Большой на премьеру. Если вам потребуются какие-либо детали, ваши люди знают, где и как меня найти.

 

— Да, спасибо. Вам нужен какой-нибудь приходник по поводу картины? Приняли, то-то и то-то, дата, печать? Личную благодарность от первого лица не обещаю, но от нашего ведомства и от меня лично огромное вам спасибо. Итак, вам нужен приходник, расписка?

 

— Нет, что вы. Мне не перед кем отчитываться. В этом большое преимущество адвокатского сословия. Ты сам себе начальник и командир. Меня проведут, конечно, ваши люди до выхода? А то у вас тут можно заблудиться и не выйти. А выйти из этого здания очень хочется… Рад был познакомиться. До свидания.

 

Мы пожали друг другу руки и расстались. Картина сиротливо стояла у большого письменного стола.

 

— Невероятно. Ты должен, просто обязан все это описать. Прошу тебя, подумай и начинай класть все события на бумагу.

 

Бершадер был на редкость категоричен. Видно было, что мой лучший друг серьезно взволнован:

— У меня к тебе несколько вопросов, но один безумно важный: где ты хранил Брейгеля все это время? Я бываю у тебя дома через день и ни разу не видел ничего, что могло бы натолкнуть меня на мысль, что он там.

 

— Ты меня насмешил. Все очень просто. Если ты помнишь, у меня есть портрет Любови Орловой работы Кончаловского. За две недели до того, как Астахов и Сухов принесли Брейгеля на Арбат, я получил предложение от Третьяковки предоставить картину им на выставку. Вместе с одним умельцем мы подложили Брейгеля под Кончаловского и слегка замуровали. Замуровали, естественно, так, чтобы не испортить бесценную живопись. После этого поженившиеся картины в виде портрета Орловой переехали в Третьяковку. Когда выставка закончилась, я попросил музей взять Кончаловского и оставить у себя в запасниках на ответственное хранение. До востребования. Они это часто делают. Стоит совсем недорого. Вот и все.

 

— Гениально. То есть все это время Брейгель, скрытый под Кончаловским, лежал спокойно в музее?!

 

— Конечно. Это было бы последним местом, где кто-либо подумал бы искать исчезнувшее полотно. Приди в себя, я тебя прошу. Кстати, вот почему я просил Константина Сергеевича предупредить меня о визите за три дня. Аналогичные требования о возврате картины, принятой на хранение, выставлял музей. Кофе будешь?

 

— А зачем тебе надо было ехать в дом ЛогоВАЗа и искать ту каморку?

 

— Понимаешь, в чем дело… Когда меня вызвали в ФСБ и задавали вопросы, быстро стало понятно одно очень существенное обстоятельство. Их совершенно не интересовала живопись, плакаты, короче говоря, искусство. Они гнались за чем-то другим. Это что-то другое было неизмеримо ценнее любой картины. Кроме того, в голове у федералов могла сидеть заноза, что вместе с пакетом пацаны в тот майский день принесли мне и папку. Мне надо было эту папку найти и им каким-то образом передать.

 

— Знаешь, что мне непонятно? Папка уже в ФСБ. Они спокойны, и дело вроде закрыто. Для чего тебя хотел видеть, как ты его называешь, Станиславский?

 

— Смысл их интереса ко мне я понял окончательно только в высоком кабинете. Причин поговорить со мной было несколько. Во-первых, они хотели знать, как я вычислил местонахождение папки. То, что я все понял раньше них, было подозрительно. Во-вторых, они никак не могли понять, почему я хотел, чтобы Зубов рассказал им про тайную кладовку…

 

— Действительно, почему ты хотел, чтобы именно Зубов рассказал ФСБ о том, что он знает, где папка, а не ты сам?

 

— Ты же знаешь этих ребят. Я предполагал, что они подумают, что я сниму копию с папки и оставлю себе. Так, на всякий случай. Зачем мне надо, чтобы они так думали? Лучше, чтобы они считали, что я ее не касался. Не получилось. Клык меня сдал. Дурак. Мог бы себе приписать заслугу.

 

— Еще раз. То есть они с самого начала знали, что есть нечто намного более весомое, важное, как ты говоришь, более ценное, чем картина?

 

— Конечно. Клык в разговоре со мной это тоже подтвердил. Этот момент был также понятен. Федералы были уверены в том, что и картина, и некая вещь находились в одном и том же месте. Сухой услышал это от Астахова и передал на зону Клыку. Тот уже слил дальше. Картина никому, кроме меня, не была интересна. Забавный момент произошел в том же высоком кабинете. Человек, с которым я разговаривал, безоговорочно согласился с моим объяснением, почему я поехал искать ту папку в дом ЛогоВАЗа. Ему не надо было рассказывать, что такое инстинкт охотника. Он понял меня сразу, с одного слова. Уважаю. Думаю, что он на моем месте поступил бы точно так же: интересно же дойти до разгадки тайны быстрее всех. Из-за этой штуки, так или иначе, не стало все-таки трех человек.

 

— Как трех? Сухов, Астахов — понимаю. Кто еще?

 

— А ты уверен, что Березовский покончил жизнь самоубийством? Потеряв все деньги, Борис Абрамович понимал, что у него в запасе еще потенциальных полмиллиарда долларов, а может, и миллиард. Ты же видел суммы и фамилии в папке. А главное — то, что эти люди делали. Там и наркотики, и убийства, и, скорее всего, шпионаж, хотя я в этом ничего не понимаю. А вот взрывы в Москве, война на Кавказе, выкуп наших пленных, торговля оружием, аресты, уголовные дела, арбитражи и приговоры — все там. Неужели все фигуранты заветной папки не начали бы нести деньги за важнейший в их жизни материал? Загнанный в угол Березовский был в этом уверен — понесут и не моргнут глазом. Мало того, я думаю, что он сам начал вентилировать этот процесс из Лондона по телефону. А что они могут ему сделать? Он под защитой британской короны, а они — под угрозой Лефортовской тюрьмы. Но мне кажется, он не учел одно важное обстоятельство.

 

— Какое?

 

— Он в разговорах с потенциальными жертвами задел интересы поставщиков наркоты из далеких стран и континентов. Последнее, что им было нужно, — это Береза в Лондоне, обличающий и их самих, и их российских друзей и клиентов. И вот настает двадцать третье марта две тысячи тринадцатого года, когда охранник, с которым Береза не расставался никогда, ушел из поместья в магазин. Зачем? Для чего? Непонятно. Все носила и покупала по утрам горничная. Ему незачем было отлучаться. Скорее всего, его попросили сходить в магазин… И прямо в этот момент Борис Абрамович идет в душ, снимает шейный шелковый платок и вешается на душе. Ты можешь себе представить пафосного Березовского, не оставляющего после себя ни записочки, ни словечка, просто ничегошеньки? Он что, не мог повеситься в том же душе, когда охранник находился на другом этаже в этом огромном доме? Мог. Сто процентов мог. Но он якобы выбирает другой момент. Это просто смешно. Ребята из картеля или откуда-то там еще прекрасно работают. И очень чисто, надо сказать.

 

— А спецслужбы не могли его убить?

 

— Не думаю. Березовский был уже отработанный материал. Как для англичан, так и для наших.

 

— Логично. А ты уверен, что это Березовский стоял за бизнесом в питерском порту?

 

— В стране в те годы был только один человек, способный одновременно зайти в главные кабинеты таможни, МВД, мэрии города, судебные инстанции и прокуратуру. И в то же время договориться с ворами или улицей. С бандитами, короче. Называй их как хочешь. Один он. Борис Абрамович Березовский. Не думаю, что именно он вел всю бухгалтерию, но кто-то для него это делал.

 

— Для чего?

 

— О, это просто. Некоторые люди из того списка были у него в доле. Партнеры, так сказать. Они могли задать и наверняка задавали каверзные вопросы типа: «А куда ушли наши миллионы?» И вот тут — пожалуйста — полная отчетность: «Вуаля. Я Борис Абрамович. Я не обманываю».

 

— Ты знаешь, Саша, мне даже нечего возразить. Хотя… Есть еще пара вопросов... А ты действительно уверен, что эта папка существует в одном экземпляре? И еще: если Березовскому так нужны были деньги, почему он не попросил кого-то достать из тайника Брейгеля и тупо продать его?

 

— По поводу второго экземпляра я думал много раз. И, как я тебе уже говорил, меня об этом спрашивали. Нет, дорогой, не уверен. Все может быть. Узнаем ли мы когда-нибудь о существовании второй папки? Не знаю. Но нам с тобой лучше об этом не думать. Что же касается продажи Брейгеля, то тут все довольно прозрачно. Во-первых, это не те деньги, которые ему требовались. С активностью Бориса Абрамовича, с его потребностями и постоянной «революционной деятельностью» счет шел на десятки миллионов. Вспомни только стоимость суда с Абрамовичем. Сто пятьдесят миллионов долларов. Большинство экспертов сходятся на этой цифре. Но есть еще небольшой нюанс. В эту темную кладовку за картиной не должен был заходить никто из сообразительных людей. Потому что умный человек посмотрел бы обязательно на папочку. Хотя бы из любопытства. И что бы он сделал с ней потом — неизвестно. Вот почему туда мог попасть исключительно кто-нибудь типа Астахова. Где уголовник Шпиль и где фламандский шедевр шестнадцатого века? А веры у Березовского никому уже не было. Он считал, что его предали все друзья и знакомые. Все, кто остался в России. И потом, Астахов заходил в каморку через много лет после кончины БАБа. Реальную стоимость «старья», как они мне написали в той записке, они точно не знали. Почему? Потому что Березовский о картине им ничего не говорил. Это было для него вторично по сравнению с папкой. Согласен? Еще раз: кофе будешь?

 

Совсем недавно Владимир Михайлович Бершадер по нашим делам уехал на несколько дней в Петербург. Работа затянулась, и Вова вынужден был остаться там на выходные.

 

А в субботу к концу дня я получил на телефон неожиданное сообщение. На первой фотографии был запечатлен «наш Брейгель». А на второй — маленькая табличка рядом с картиной: «Рождество. Питер Брейгель Младший. Повтор одноименной работы Питера Брейгеля Старшего. Фламандская школа. Вторая половина XVI века. Дар неизвестного дарителя».  


Опубликовано в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".